Пусть говорят
Шрифт:
– Ань, – не выдержал в конце концов Соломонов, – хочешь стать моей женой?
– Ты что, в меня влюбился? – не переставая кружиться, весело спросила девушка.
– Ага! – признался тот с обиженным видом. Как это она об этом могла не догадываться?
– Но я-то не влюблена в тебя! – Аня ухватилась за его рукав – от долгого кружения ее покачивало. – Зачем нам женихаться? – она засмеялась своей шутке.
– А затем, что ты совсем одна, пропасть можешь…
– Так тебе меня жалко или ты меня любишь? – спросила Аня лукаво.
– И жалко…, и люблю… – уклончиво ответил
Аня внимательно посмотрела ему в глаза.
– А кого ты больше всех на свете любишь?
– Бога… потом тебя, мать…
– А мне надо, чтобы только меня одну любили, и как Бога, и как мать, – она забрала у него сверток с подарком от гостеприимных баптистов: небольшой набор продуктов в честь Рождества.
– Так не бывает, – пожал плечами Саша. – Каждого любят по-своему. А Бога – превыше всего на свете.
– Бывает! – опять засмеялась Аня. – У меня так будет! – Она вдруг почувствовала некую власть над Соломоновым. Своим неопытным женским чутьем девушка уловила, что ее чары могут сотворить с влюбленным мужчиной многое такое, о чем не догадывается даже она сама. И ей захотелось закрепить свой триумф необычным предложением.
– Хочешь поцеловать меня? – хитро спросила она Соломонова. Цель была достигнута: Соломонова словно парализовало от удивления.
Аня приподнялась на цыпочки, приблизила к нему свое лицо и прошептала. – Хочешь?! – Облако теплого пара, вырвавшегося из ее прелестного рта на морозе, обожгло губы принципиального девственника.
– Нет! – вдруг отпрянул от нее Соломонов, как от нечистой силы. – Это грех!
– Что – грех? Целоваться?! – Аня с удивлением посмотрела на блаженного и рассмеялась.
– Если только ты согласна стать моей невестой, тогда мы… но сначала наш союз должен быть освящен, … мы должны сохранить свою чистоту перед Господом и друг другом,… так нельзя, это грех…– талдычил тот как в бреду.
– Дурак ты, Соломонов. Я ж пошутила! Совсем свихнулся со своими баптистами! – Аня резко развернулась и побежала к себе во двор.
Соломонов медленно, словно сомнамбул, двинулся следом. Никогда еще ему не приходилось бывать в такой непозволительной близости от представительницы «женскаго полу». Девушки в институте сторонились его. Да и все свое свободное время он проводил в усердной молитве по впитанному буквально с молоком примеру матери. Привычка к самодисциплине позволила ему с легкостью переключать все свои неожиданно возникающие мысли и желания на молитву. И чем настойчивее запретные мысли лезли в голову – тем горячее и искреннее была спонтанная, внеурочная молитва.
Он готовил себя для служения Богу. Одному Богу и только ему. Однако не исключал и мыслей о семье, жене, сыновьях, которых непременно взрастит и воспитает точно в такой же любви к Господу, какую возымел сам.
Женитьба была угодна Богу как непременное условие для будущего проповедника. О каких-то интимных моментах жизни он старался не думать. Было бы стыдно рассуждать на подобные «скоромные» темы под всевидящим оком Отца небесного.
Непонятное возбуждение, в котором он пребывал впервые в своей жизни, вызвало ужасное напряжение и неожиданный приток крови во все многострадальные
***
Утром Соломонов постучался к Ане в дворницкую.
– Чего тебе? – высунулась она из-за двери.
– Аня, ты пойдешь сегодня со мной в молельный дом? – смущаясь, спросил он девушку.
– Отстань от меня со своими баптистами. Не пойду! – с раздражением ответила Аня и захлопнула перед его носом дверь.
После вчерашнего, несмотря на доброжелательное отношение всех членов собрания, на душе у нее остался непонятный осадок. В конце концов, она пришла к заключению, что не сможет примкнуть к этим людям по одной простой причине – именно оказавшись среди этих наверняка чистых душой людей, молящихся с таким исступлением и страстью, она поняла, что веру в Бога потеряла, как ей показалось, окончательно.
Зачем лицемерить в таком деле? Зачем посещать собрания, если молитва идет не от сердца? К тому же – комсомольские собрания происходили в гораздо более веселой обстановке. А серьезности и смиренности ей хватало и в жизни.
Днем заглянула Катька. Аня рассказала ей о своем посещении молельного дома.
– Ой, Аня, – всплеснула руками подружка, – будь осторожна, мама рассказывала про этих баптистов. Теперь они от тебя не отстанут!
– Отстанут! – с уверенностью отрезала Аня. – Им нужны только сильно верующие, а мне не так-то легко заморочить мозги. Я сама кому хочешь заморочу!
Они весело рассмеялись, и Аня вдобавок рассказала, как она заигрывала накануне с Соломоновым.
– Ну, Анька! – позавидовала подруга. – А я вот еще ни с кем не целовалась.
– Ну и я не целовалась!
– Врешь ты все!
Аня не смогла убедить подругу в том, что все было именно так, как она рассказала.
– Такой симпатичный парень! Да он, наверное, пол своего института перецеловал!
– Он же верующий, баптист!
– Да, ладно, а откуда тогда у верующих дети берутся? Они такие же люди, как все.
– Нет, не такие.
***
Новый год Аня встречала в доме у своей подруги. Наконец она познакомилась с Катиной мамой – Верой Васильевной, на редкость обаятельной женщиной. Вера Васильевна работала заведующей библиотекой в Академии наук.
В новогоднюю ночь Вера Васильевна была одета шикарно – в муаровое платье цвета слоновой кости с широкой юбкой и очаровательными капроновыми рюшами.
Она все время улыбалась какой-то удивительной томной улыбкой, чаще адресованной симпатичному мужчине со стриженым квадратным затылком. Он был одет в военную форму.
«Мамин друг», – отрекомендовала гостям Каземира Петровича Катя. Но, судя по одним только взглядам, какими одаривали друг друга Каземир Петрович и Вера Васильевна, можно было предположить их гораздо более тесные романтические отношения.
В новогоднюю ночь в Катиной квартире было очень шумно, весело, много молодежи – Катиных подруг, однокурсников и родных.
Взрослые резвились не меньше молодых – танцевали, пели, дурачились. Молодежь, отлипнув, наконец, от стола, ушла во вторую комнату. Всю ночь напролет они танцевали, играли в фанты и бутылочку, а под утро даже образовались новые парочки.