Пусто: пусто

Бабяшкина Анна Леонидовна

Люся поозиралась по сторонам. Обстановка показалась ей не слишком гигиеничной, и от угощения она отказалась, усевшись на край стула.

— Так вот, — по-видимому, возвращаясь к прерванному разговору, сказал Волков. — Просто невероятная история. Понимаете, мы никаких таких грибочков домашних сроду не заготавливали — стиль жизни не тот! Не говоря уже про всякие там кровяные колбаски и прочие пережитки натурального хозяйства. Откуда? Откуда могли взяться эти бактерии ботулизма?

— А откуда они обычно берутся? — поинтересовался Митя.

— Из

этих самых колбасок-грибочков, я же сказал! — раздраженно бросил Волков. — Но что самое удивительное, самих бактерий тоже не обнаружили никакие анализы! Да и откуда им взяться, если перед операцией дочь просто напичкали разными бисептолами, антибиотиками и противовирусными лекарствами. В общем, сплошная неясность. Откуда мог взяться яд без бактерий? Невозможно! — Волков сощурился и уставился на потолок, как будто бы там вдруг включился телевизор.

— А яд, сам яд, что — обнаружили? — осторожно поинтересовалась Люся.

— Нет, тоже не обнаружили, — вздохнул Волков. — Но врачи говорят, что симптомы похожие. К тому же этот яд вообще практически нельзя обнаружить. Его слишком мало надо, понимаете? Странная история, да?

Митя почему-то вскочил и побежал к окну.

Максим Геннадьевич всей ладонью потер лицо. Только сейчас Люся обратила внимание, что рядом с ним стоит бутылка коньяка.

— А можно на картину посмотреть? — тихонько спросила Люся.

— Ах да. Вот она! — и он указал на закрытый материей мольберт.

Люся откинула покров и ахнула: девушка на картине была как живая. Казалось даже, что она дышит. И при этом выглядела она абсолютно неестественно. Странно вывернутая рука рисует на стекле подобие не то церковнославянских, не то греческих символов. Лицо как будто обращено к загадочным вензелям на окне, а глаза смотрят прямо на зрителя. И какие глаза! Зачарованная увиденным, г-жа Можаева не могла отвести взгляд.

— А что она пишет? — спросила Люся.

— Как вы думаете?

— Я думаю, что-то из священного писания, — предположила г-жа Можаева.

— Именно, — удивленно и одновременно довольно ответил Максим Геннадьевич. — Попробуйте угадать дальше.

— Я думаю, это одна из заповедей, — пошла по наиболее простому пути Люся.

— Верно мыслите. Осталось самое простое.

— Заповедь новую даю вам: да любите друг друга, — догадалась г-жа Можаева.

— Примерно так, — кивнул Волков и даже, кажется, немножко улыбнулся.

— Почему вдруг вы решили использовать такие малопонятные символы? Может, лучше было по-простому, по-русски написать? Сейчас ведь даже церковные книги понятными буквами пишут.

— Была у меня причина. Знаете как — раньше все хотели просто рассказать о сложном и малопонятном. А теперь обратная мода — все хотят видеть сложное и непонятное, за которым стоит простое. Только в таком виде простое и может сегодня достучаться до нас. Можете считать это модой, а меня— модным художником…

Люся совсем потерялась — уж от кого она не ожидала разговоров о моде, так от этого человека, рисующего людей с такими лицами. Одно слово — странная семейка.

— Вы извините, Максим Геннадьевич, нам с Людой, наверное, уже пора. Правда, Люся? — ожил Митя.

— Угу, — кивнула г-жа Можаева, направляясь к двери. — До свидания, — попрощалась она с Волковым.

— Приходите еще, молодые люди. И вы, Людочка, приходите. Может быть, я с вас балерину рисовать буду.

Спускаясь по лестнице, г-жа Можаева, заподозрившая, что над ней издевались, негодовала:

— О господи! Он точно сумасшедший — с меня рисовать балерину! Или это местный юмор такой?

— Да забудь, он с большими странностями, я уже понял, — успокаивал Люсю Безбородов. — Он в кактусе видит Храм Христа Спасителя, в тебе, видишь, балерину разглядел.

— А ты вообще зачем сюда опять притащился? — поменяла объект агрессии г-жа Можаева. — Зачем ты человека мучаешь?

— Да вот, спросить у него хотел, почему он свою почку дочери не отдал.

— Спросил?

— Спросил. У него у самого диабет.

— А мать у Катьки есть? — заинтересовалась безбородовским ходом мысли Люся.

— Мачеха.

— Ну тогда понятно. У них просто не было другого выхода, как ждать донора. Но, по-моему, это все-таки глупо — подозревать Волкова в убийстве.

— Да, пожалуй, он здесь ни при чем. Он, конечно, достаточно ненормальный чувак, чтобы захотеть замочить кого-нибудь. Но слишком ненормальный, для того чтобы его спланировать и осуществить реальное убийство. Так что это не он.

— Да-а! — протянула в ответ Люся. — Логика твоя мне кажется странной, но с выводами согласна. Лучше расскажи, какого хрена ты влез без меня в Ленкин почтовый ящик?

Вяло переругиваясь, г-жа Можаева и г-н Безбородов дошли до Люсиной «девятки».

— Ну незачем тебе ее письма читать! — в который раз повторял Митя. — Это нехорошо — читать чужие письма. Тем более что человека уже нет. Мало ли какие у нее могли быть тайны? Вот ты бы хотела, чтобы кто-то твои дневники хоть когда-нибудь прочитал?

— Хотела! — рявкнула Люся. — Мне, значит, незачем ее тайны знать, а тебе есть зачем, да? Тебе — есть? То есть для тебя ее тайны вроде как и не тайны?

— Я только изучил их на предмет медицинской информации. Остальное тут же забыл. К тому же я с Ленкой был все-таки ближе, чем ты! — уже выходил из себя Безбородов.

— Да? А хочешь, я скажу, почему ты не дал мне прочитать письма? — шипела Люся. — Да потому что ты боялся, что я там что-то обнаружу! Что-то, кидающее тень на тебя! Потому что это ты убил Ленку! Увидел, что ваши знаки не совпадают, и прикокошил ее со словами «так не доставайся же ты никому»! Думаешь, я не слышала, как Ленка тебя отшила в понедельник? Думаешь, я ничего не знаю об аборте? И где вообще ты был в вечер убийства? Какое странное совпадение: и ты в понедельник вечером перебрал вискаря, и рядом с Ленкой бутылку из-под виски нашли. Ничего себе совпаденьица, да? И нечего теперь симулировать независимое расследование. Тоже мне, Шерлок Холмс нашелся!