Пустые надежды
Шрифт:
– Энгана!
Девочка осторожно глянула вниз и увидела сердитую служанку, стоящую у подножия лестницы.
– Даита обязательно узнает о твоем проступке. Ты ведь обманула меня, а такое поведение недостойно леди!
– Простите, Берта. Я просто так хотела поиграть с голубочками, – растерянно залепетала Энгана.
Кажется, Берта действительно рассержена, и если Даита узнает, то юную озорницу ожидает неотвратимое наказание.
– Стой там! Сейчас я поднимусь и помогу тебе спуститься, – служанка пошла к лестнице, но девочка, видимо перенервничав, слишком сильно сдавила голубя,
Энгана вскрикнула и шагнула в сторону, но крик голубя всполошил его собратьев, и птицы вспорхнули со своих жердочек, устроив водоворот из крыльев и перьев. Несколько испуганных голубей врезались в девочку и та, пытаясь увернуться, сделала неосторожный шаг и полетела вниз.
Берта, расширившимися от ужаса глазами, смотрела, как юная наследница дома Вицит оступается и, взмахнув руками, летит вниз. Не медля ни мгновения, служанка соскочила с лестницы и, аккуратно переступая, вытянула руки в отчаянной попытке поймать ребенка.
Энгана приземлилась прямиком в заботливые руки женщины, но падающая с такой высоты она сбила Берту с ног, и та, неловко пытаясь восстановить равновесие, сделала пару спешных шагов в сторону выхода из голубятни и упала, запнувшись о порог.
Приоткрыв зажмуренные от ужаса глаза и отодвинув голову от груди Берты, девочка увидела растекающуюся по мощеной камнем дороге багровую лужу и закричала.
Энгана очнулась и с трудом открыла опухшие от рыданий глаза. Она лежала в своей кровати и на мгновение решила, что всё произошедшее с ней – это просто плохой сон, но стоило ей увидеть лицо матери, сидящей рядом, как губы девочки задрожали, а глаза наполнились слезами.
Лицо Даиты словно окаменело: губы вытянулись в тонкую нитку, а лоб разрезали глубокие морщины. Нахмуренные брови нависли над переносицей, словно грозовые тучи, готовые разразиться безжалостным ливнем. Она взглянула на дрожащую дочь, пытаясь подобрать правильные слова и не сорваться на испуганного ребёнка.
– Энгана…
Дрожание губ усилилось и перешло в бурное рыдание, девочка бросилась на грудь матери, забившись в истошном плаче. В её голове мелькали обрывочные образы: улыбающаяся Берта, голубятня и лужа крови, растекающаяся по дорожке.
– Тише, тише, все закончилось… – Даита поглаживала ребенка по голове и сама едва сдерживала слезы.
– Берта… Поправится? – захлебываясь рыданиями, выдавила из себя Энгана.
Даита покачала головой.
– Берты больше нет.
Безутешная юная наследница уткнулась лицом в подушку, больше не пытаясь сдерживать рвущееся наружу горе. Раньше Энгане не приходилось видеть смерть, и произошедшее в голубятне оставило глубокий шрам в душе ребёнка.
Дифрион Вицит остановил коня перед своей резиденцией и жестом отогнал слуг, бросившихся помогать своему лорду. Идеально вычищенный мундир запылился после долгой дороги, а идеально чёрные сапоги сменили свой цвет на светло-бурый. Глава дома Вицит всегда тщательно следил за своим внешним видом, но из-за спешки ему пришлось поступиться принципами.
– Я не настолько немощен, чтобы мне нужна была помощь! – Дифрион легко спрыгнул с лошади и его грубое, обветренное лицо озарила жёсткая улыбка. Она выглядела неуместно на суровом лице, словно созданном для хмурого и недовольного выражения. – Даита! Любимая!
Вслед за слугами из резиденции вышла жена главы дома Вицит. Однако на её лице вместо искренней радости приезду мужа отразился страх, который женщина тщетно пыталась скрыть. Даита подошла к мужу, борясь с дрожью в коленях.
– Мой дорогой! – она поклонилась, и Дифрион заключил жену в могучие обьятья. Даита ощутила застарелый запах пота и лошади, но смогла не подать виду. Её муж презрительно относился к экипажам, считая, что настоящий мужчина способен скакать в седле дни напролет.
«Почему он вернулся так быстро?» – сердце Даиты бешено колотилось. Происшествие с Энганой точно вызовет гнев Дифриона, но за его ранним приездом могли скрываться и другие плохие новости. Мало что могло заставить её мужа так легко изменить свои планы, и обычно это не сулило ничего хорошего.
– А где же моя любимая дочь? – глава дома Вицит отпустил Даиту и вопросительно покрутил головой. – У меня есть хорошие новости для неё и всей нашей семьи! – его лицо озарилось гордостью.
Мать Энганы вздрогнула. Она хорошо знала Дифриона и была уверена, что эти хорошие новости могут быть гораздо хуже плохих. Ценности мужа были непонятны Даите, не принадлежавшей к потомственным дворянам, и она не ощущала той гордости за своё имя, которую так лелеял Дифрион и ради которой он мог принести любые жертвы.
– Она сейчас спит! – из-за нервов Даита ответила слишком резко, но воодушевленный Дифрион не обратил внимания на состояние своей жены.
Он не любил замечать то, что шло в разрез с его видением мира, предпочитая заставлять других подстраиваться под себя. Неприятная черта, но Даита могла сходу назвать с десяток черт хуже.
– Ну что ж, тогда мы разбудим её! – он решительно направился ко входу в резиденцию. – Ведь я несу знаменательную весть! Наша дочь уготована в невесты самому Арториасу Лилеаду!
Даита остановилась, шокированная новостью. Её сердце бухало в груди подобно молоту, мешая сосредоточиться. Слуги зашептались, живо обсуждая невероятную весть. Это не могло быть правдой, ведь дом Вицит всегда был главным противником и соперником Лилеад. Прадед Дифриона был последним из всех правителей домов Терениса, кто присягнул на верность Арнбранду Лилеаду. Дом Вицит сопротивлялся до последнего, пока великий основатель Терениса не осадил их в собственном замке без надежды на спасение.
– Но ей же всего шесть… – неуверенно залепетала Даита. – Мы ведь не будем отдавать нашу девочку, пока ей не исполнится хотя бы десять?
Мысль о том, что её дитя так скоро заберут в другую семью, рвала сердце матери на части, но кроме этого существовали и другие сложности. Отец нечасто виделся с дочерью, и в каждый его визит Даита долго разъясняла Энгане как себя вести. Глава дома Вицит не смог бы принять, что его ребёнок любит проказничать и не всегда слушается взрослых, в глазах Дифриона это было неприемлемым поведением и возраст не стал бы достаточным оправданием.