Пустыня жизни (Сокращенный вариант повести)
Шрифт:
Таков уж мир, что в нем возможно самое невозможное. Какая разница? Мое знание уже ничего не могло изменить ни в судьбе человечества, ни в моей собственной. Оно было бесполезно, как вся моя дальнейшая жизнь. Вне своего времени я был, в сущности, тем же, чем Эя, - живым мертвецом.
Я думал, нет ничего хуже постигшего меня несчастья. Нет ничего хуже гибели Снежки. Нет ничего хуже безвыходного одиночества. Оказывается, это еще не предел. Сейчас я знал то, в чем нуждалось человечество, и не мог ничего поделать.
Глаза терзал свет, но от этой боли было даже легче. Все равно
Я с усилием отвел взгляд. Оставалось сделать последнее: найти тело Снежки. Эя не знала, была ли она брошена связанной или ее милосердно столкнули с обрыва. Но, конечно, это произошло где-то неподалеку, палачи не решились бы приблизиться к огневику, а до противоположного края котловины им незачем было добираться.
Резь в глазах наконец утихла, я пошел вправо, приглядываясь к рдеющим осыпям, склонам, темным провалам ложбин и расщелин. Однако вскоре путь преградила скала, одинаково отвесная со всех сторон, так что сюда вряд ли могла вести какая-нибудь тропинка. Я вернулся назад и двинулся влево.
Внезапный рев потряс тишину. Вздрогнув, я замер, даже не успев опустить ногу. Ничто не изменилось в облике огневика, но крик без сомнения принадлежал ему, и в этом протяжном реве мне почудилось не то боль, не то тоска. Небо дрогнуло. Его чернота раскрылась, в ней ярко проступили созвездия, чей рисунок мне был незнаком. Это были не наши звезды. Не наши еще и потому, что некоторые горели зеленым, а зеленых звезд нет в нашей Галактике. Все длилось мгновение. Небо сомкнулось, точно упало, стало таким же глухим, как было. Снова грянула тишина, от которой звенело в ушах. Я стоял, прижимаясь к скале. Был ли тот крик жалобой одинокого существа или голосом мертвой материи? И что ответило ему?
Страшно пылали скалы, их багровый, уступами спускающийся книзу ад по-прежнему был накрыт мрачным пологом ночи. Если существовал круг ада для тех, кто слишком далеко забрел в неведомое, то он был здесь. Пересиливая слабость, я шагнул дальше. Мною овладело желание спуститься и приблизиться к дьяволу этих скал, сказать ему напоследок все, что я думаю о справедливости этого мира, всех миров. Конечно, это было бессмысленно и глупо. В огневике не было зла, как не было его в тех людях, которые погубили Снежку и Эю. И все же, и все же!
Нелепое желание прошло так же быстро, как и нахлынуло. Я медленно, как после болезни, обогнул выступ скалы. Из-под ноги брякнул камень, прыжками покатился вниз. Машинально проследив его падение, я спустился в узкую, коленом выгнутую расщелину и уже было хотел вскарабкаться на противоположный склон, когда слева, из черной для моих ослепленных глаз тени, послышался надломленный волнением голос:
– Хорошо же ты меня, однако, ищешь...
Придерживаясь за выступ скалы, из провала приподнималась Снежка.
– Мог бы, кстати, мне что-нибудь и сказать... Или я так изменилась?
– Снежка III Я рванулся к ней, сжал враз обессилевшее тело, не веря себе, целовал ее запрокинутое изможденное лицо, сияющие сквозь слезы глаза, ничего больше не видя и не желая видеть.
– Живая, живая...
– Ты здесь, здесь!.. Но ведь тебя...
– Ах, это!
– Она измученно улыбнулась.
– Ну да, это было: скрутили и принесли в жертву. Очень уж они были напуганы.
– И? Приподняв лицо, она нежно губами коснулась моих глаз.
– Соленые... Плохого же ты о нас мнения, если думал, что я буду покорно лежать и реветь. Так, хлюпнула разок, уж очень все это было обидно и глупо... А потом встала и ушла.
– Как, неужели ты...
– Глупый, ты же сам учил меня силовому рывку. Неужели забыл? Я, правда, уж не та, но подумаешь, дурацкие ременные путы, на это меня хватило... Не подпекаться же на скале, изображая добропорядочную жертву! Ее глаза блеснули.
– Хотя, пожалуй, в этом была бы своя прелесть. Злобное чудовище, пленная девушка и отважный, на машине времени, рыцарь, а? Извини, что не оправдала.
Я засмеялся от счастья. Обнявшись, смеясь и плача, забыв обо всем, мы стояли над пламенеющей бездной, в которой уже не было зла, как, впрочем, и добра. По измученному, потемневшему лицу Снежки скользили багровые блики, я целовал ее исцарапанные руки, на меня смотрели сияющие, единственные в мире глаза, мы не могли оторваться друг от друга, мне было наплевать на все беды прошлого, настоящего, будущего, пока...
Бедная девочка, она-то думала, что все позади, один я знал, как обстоит дело. Тем крепче я прижимал ее к себе, судорожней длил объятия. Наконец она высвободилась.
– Ну вот, дальше рассказывать не о чем. Весь день я бродила вокруг, а потом вернулась сюда, здесь тепло... и любопытно. Я ждала, все время ждала своих, хотя...
– Она коротко вздохнула.
– Ладно, что было, то прошло. Вот что, благородный рыцарь. Твоя девушка голодна, но это успеется. Я не слепая, рассказывай все. В нашем мире... плохо?
Снежка бодрилась, о главном, как я ни прятал, ей все уже сказало мое лицо, она стойко готовилась принять удар, но пресекшийся голос умолял пощадить.
Я не мог ее пощадить, не мог даже смягчить правду. Она все выслушала молча, не моргнув, только отведенная назад рука, как бы ища опору, слепо шарила по скале, то и дело впиваясь ногтями в камень.
Нет, это было не отчаяние.
– Значит, теперь мы вроде изгнанных Адама и Евы? Что же, - добавила она с дрогнувшей улыбкой, - все не так плохо, раз человечество в безопасности. А мы, неужели не проживем? Ты, я, Эя... Славная девочка, как же ей досталось! Ничего, я сама стала немного дикаркой, что-нибудь придумаем... И, знаешь, ее рука коснулась моей, - в этой жизни есть своя прелесть.
Я кивнул. Я на что угодно готов был смотреть с радостью, лишь бы не видеть Снежку несчастной. Впрочем, она была права. Она стойко принимала жизнь такой, какая есть, этим, быть может, и спаслась.
– Все верно, - бодро сказал я.
– Мы нашли друг друга, остальное переживем. Надеюсь, я буду неплохим мужем.
– Да уж, придется. И мне придется...
– Ее голос споткнулся.
– Ничего, справимся. Обещаю не ревновать.
– Как ревновать? К кому?
– Ты не догадываешься?
– Откинув голову, Снежка посмотрела на меня долгим взглядом, - Но, милый, нас же трое.