Пустыня жизни (Сокращенный вариант повести)
Шрифт:
Так длилось секунду, а может быть, вечность. Внезапно рев смолк. И так же мгновенно погас впившийся в огневика луч. Тяжесть взгляда свалилась с нас. Все было кончено, мы снова не существовали для огневика. Он не прихлопнул докучливую мошку, лишь отмахнул ее.
Была ли эта аналогия хоть сколь-нибудь правильной?
Мы не сразу вышли из столбняка. Сердце, казалось, гнало не кровь, а ртуть. Ни слова не говоря, мы разжали руки. На сферической поверхности хроноскафа плясали красноватые блики. Я едва добрел до машины, нагнувшись, скорей по привычке, считал показание приборов. Лгал ли мне измученный разум? После той ослепительной яркости, к которой привыкли глаза, свет индикаторных шкал едва тлел, но все, что
Значит, не огневик погасил луч, тот сам отключился, как только закончилась подзарядка? Могло быть и такое, мы ж подключились черт знает к какому источнику! Или то была необъяснимая милость огневика, который что-то прочитал в наших сердцах?
Что мы знали, что могли знать...
Я обернулся к Снежке, горло перехватило, она все сама угадала по выражению моего лица.
– Да?
– это был ее единственный вопрос. Я кивнул. Так же молча Снежка взглянула на огневика, который, как прежде, пламенея, нависал над добела раскаленными камнями, и с ее губ сорвалось лишь одно слово: - Спасибо... Ответа, конечно, не последовало. Кого или что она благодарила? Как бы там ни было, само слово было уместным. Я тоже мог бы его произнести. Неведомое бесчувственно, но не безразлично к нашим поступкам, ибо, действуя, мы всегда вызываем противодействие, и то, как оно отзовется, во многом зависит от нас.
Снежка отступила на шаг от обрыва и покачнулась. Я едва успел ее подхватить, так она сразу ослабла. У меня тоже подкашивались ноги.
Медленно, с трудом я дотащил ее до машины. Она еще пыталась мне улыбнуться, я, как ни старался, не мог ответить ей тем же. Вяло, как в полусне, я протиснулся за ней в кабину, поднял машину и включил подсос, чтобы нас обдувал ветер.
Так, вповалку, мы некоторое время летели в посвистывании ветра, и луна мчалась с нами наперегонки.
Минут десять, если не больше, я был способен лишь на самые простые движения и мысли. Поудобней устроить Снежку, поудобней устроиться самому. Достать воду, дать напиться...
Мы летели. Над нами было просторное, с редкими крапинками звезд небо, снизу им не отвечал ни один огонек, тени и лунный свет, леса и кручи, больше ничего не было на этой земле, откуда мы все некогда вышли.
Глаза Снежки были открыты. Наконец она пошевелилась, - Куда мы летим? Не знаю. Куда-нибудь. Может быть, это и не имеет значения, но я хочу убраться подальше от огневика.
– Не говори о нем плохо.
– Ни в коем случае. Старик был очень любезен, я приглашу его на свадьбу, благо Алексей давно интересовался им. Не забудь его поцеловать.
– Алексея или огневика?
– Обоих, если угодно. Я отвернусь, хотя мое сердце обольется кровью.
Наконец-то она рассмеялась. Каким желанным был ее тихий, еще робеющий смех!
– Я еще подумаю, нужен ли мне такой болтун. Мы так и будем лететь до бесконечности?
– Будем. Чем плохо? Должно же у нас быть маленькое свадебное путешествие.
– А Эя все спит, - сказала она.
– Вот и прекрасно. Будет лучше, если она проснется уже в нашем мире. Там медицина, там все. Снежка задумалась.
– Нет, - тряхнула она головой.
– Ей надо проститься с родиной.
– Зачем? Лишние хлопоты.
– Затем... Да как же без этого!
– Слушай, ты стала сентиментальной.
– Прямо по курсу маячила гор", я скорректировал полет.
– Возможно.
– Она вздохнула.
– Как мало мы ценили некоторые вещи! Например, подушку.
– Подушку?
– Да, они подкладывали под голову чурбан.
– Понятно. Идем на посадку.
– Зачем?
– Человек глупо устроен: что бы и в каких мирах он ни делал, без куска хлеба ему не обойтись. Кто-то, помнится, хотел есть.
– Нас ждут.
– Подождут. Ты отдохнула? Я - нет.
– Не притворяйся, это ты делаешь для меня.
– Только отчасти. Тебе это не нравится?
– Нравится. Очень! Во мне сидит такой маленький человечек, которому очень хочется, чтобы его опекали и нежили. Боюсь, что за это время он очень подрос. И потом! Когда мы окончательно придем в себя, я попробую расколдовать Эю. Наперекор этому, которому лишь бы добраться до подушки.
– Не геройствуй, - сказал я, - Мало тебе! Я снизился к мелькавшему в просвете теней ручью. Под днищем машины зашуршала галька. Мы вышли. На перекатах билась и клокотала вода, черная у наших ног, переливчатая там, где, дробясь, падал лунный свет. В темноте заводей белела круговерть пены. Траву осыпала роса, каждый вдох был здесь блаженством. Умывшись ледяной водой, мы принялись за еду. Это тоже было блаженством. Огромной доисторической черепахой рядом темнел хроноскаф. Все пережитое отпускало, как кошмар, я боялся нечаянным словом спугнуть это мгновение, когда рука в молчании касается руки, каждое движение полно невысказанного смысла и под доверчивый говор ручья у ног венком сплетаются резные тени ветвей.
– Хорошо-то как...
– прикрыв глаза, проговорила Снежка. Я кивнул.
– Мне кажется, я сплю наяву.
– Ее рука неуверенно погладила шершавый береговой валун.
– Сейчас проснусь, будет дымная хижина, старуха с желтыми глазами болотной неясыти...
– Какая еще старуха?
– Неважно. Была и нет.
– Снежка вздохнула.
– Знаешь, за что меня чуть не растерзали в первый же день? Не с той руки зашла к очагу. Надо справа или прямо от двери, а кто подходит иначе, тот накликает беду. Смешно! Все всё знают с малолетства - и довольны. Ты не представляешь, как там регламентирован каждый шаг и каждый поступок.
– Роботы, - буркнул я.
– Я это понял, когда из Эи вынули душу. Роботы!
– Не смей их так называть!
– Снежка дернулась, как от удара.
– Не смей! Ты их совсем не знаешь, они всякие - и люди. Иначе как бы мы сами возникли?
– Согласен, согласен!
– Я поднял руки.
– Эя славная девочка, разумеется, не она одна такая. Конечно, они не хуже нас, просто другие.
– Другие?
– Снежка медленно покачала головой.
– Тебе известно, что Эя талантливая художница?
– Эя?
– Да, Эя. Ее резные, из камня и кости, фигурки могли бы украсить музей. Мы оба бездари перед ней.
– Вот не подозревал...
– Мог бы ее расспросить.
– Знаешь, как-то в голову не пришло... Не о том была забота.
– Понимаю. Мы знаем только то, что хотим знать...
– "День ежа", - вырвалось у меня.
– Как это верно!
– Что? Неважно. Было и прошло. Есть ты! В безотчетном порыве я привлек к себе Снежку. Она не дыша замерла в объятиях, ее исстрадавшееся тело вздрагивало, баюкающим движением я согревал ее. Она затихла. Мы долго сидели так, в чужом времени, которое было и нашим тоже. Ручей бормотал свое, детское, меловой свет луны подкрадывался к нашим лицам. Снежка так тесно прижалась, что стук ее сердца толчками отдавался во мне, словно уже и кровь стала общей. Время застыло, как все вокруг. Мог ли я упрекнуть себя за это промедление? Нам ничто не грозило, пока мы сидели так, но стоило запустить хроноскаф... Лед под нами был еще так хрупок! Я сам должен был сделать первый шаг, который мог оказаться последним. Какие еще беды подстерегали нас впереди? Выбора не было, но эту острую минуту счастья можно было продлить, и я ее длил, благо это было возможно, ведь переход сквозь время мог потребовать всех наших сил, значит, все, что способствовало их прибавлению, не требовало оправдания перед совестью.