Пустыня. Очерки из жизни древних подвижников
Шрифт:
Любовь преподобного к уединению не позволяла ему сходить с горы, за исключением лишь тех случаев, когда этого требовала любовь его к людям.. Для этого он отправлялся в свой монастырь Писпир, и чтобы не терять времени понапрасну, у него было условлено с одним из учеников его, Макарием, жившим в этом монастыре, чтобы он по приходе старца оповещал его о свойствах ожидавших его лиц, называя их именами египтян или иерусалимлян. Если Макарий говорил ему, что ожидавшие его беседы — египтяне, это означало, что им нельзя сообщать ничего важного. Преподобный тогда приказывал накормить их, произносил для них небольшое поучение и отпускал их; но если ожидавшие были люди высокого благочестия или должны были вести с ним разговоры о важных предметах, то Макарий
Один военачальник, восхищенный его беседой, хотел задержать его, когда он уходил, и умолял его остаться; но старец извинился и прибегнул при этом к такому сравнению: «Как рыбы гибнут, когда находятся слишком долго вне воды, так и отшельники, если остаются без достаточной причины довольно долго с мирянами, чувствуют, как никнет их благочестие в такой беседе. Поэтому мы должны так же поспешно возвращаться в наше уединение, как спешит рыба нырнуть в воду». Этот ответ привел военачальника в полное восхищение. Он признался, что Антоний, несомненно, истинный служитель Божий и что столь выдающаяся мудрость не может быть уделом необразованного человека, если она не будет вдохновлена Богом.
По тем уловкам, к которым прибегали, чтобы заставить св. Антония сойти с горы, можно заключить, что его отрывали от его кельи почти с насилием. Так поступили гражданские начальники и судьи, желавшие его видеть. Не будучи в состоянии дойти до его кельи — как потому, что ведшие туда тропинки были почти непроходимы, так и потому, что их свита была слишком многочисленна, — они послали к нему под конвоем солдат связанных преступников. Они надеялись, что из сострадания он решится сойти в Писпир, чтобы испросить их помилования, и они будут, таким образом, иметь возможность говорить с ним.
Итак, ничто не могло побудить преподобного расставаться с уединением, кроме дел христианского милосердия. В этом он являлся точным исполнителем предначертания Бога, Который послал его как; бы врачом всему Египту. Святой Афанасий говорит об этом так: «Под его влиянием многие из воинского звания, многие осыпанные дарами судьбы оставляли все, чтобы стать отшельниками. Несколько девиц, обрученных с женихами, отказывались от брака, чтобы посвятить свое девство Иисусу Христу. Кто, удрученный печалью, придя к нему, не уходил с сердцем утешенным? Какой бедняк, поговорив с ним, не становился настолько покорным Богу в своей нищете, что начинал презирать богатство? Какой юноша, имевший счастье посетить его на его горе, не исполнялся потом намерением отречься от мирского счастья, чтобы начать жизнь покаяния? Какой отшельник, ослабевший в своих подвигах, не чувствовал, как речь Антония воскрешает его ревность? Кто, наконец, имея ум, смущенный тревогой или искушаемый злыми духами, не находил у святого Антония покой души и избавление от искушения?»
Жизнь, украшенная столькими добродетелями, полная дел добра и столь богатая заслугами, должна была закончиться славной смертью. Эта смерть слишком прекрасна, чтобы можно было опустить ее малейшую подробность. И вот что передает о ней святитель Афанасий, верный жизнеописатель Антония.
Антоний недавно вернулся из поездки в Александрию. Зная через данное ему от Бога откровение, что его конец близок, он хотел еще раз посетить отшельников своего монастыря, чтобы сказать им последнее «прости». Собрав их вокруг себя, он говорил им так:
— Слушайте, дорогие дети, последнее наставление вашего отца. Никогда больше не увижу я вас в этой жизни. Я должен умереть. И это так естественно, ибо мне уже идет сто пятый год.
Отшельники прервали его на этих словах и с сердцем, переполненным горестью, бросились к нему на шею, испуская громкие вздохи и обливаясь слезами. Но он был полон радости и сиял каким-то святым ликованием, как будто ему предстояло покинуть чужбину, чтобы вернуться на родину. Он продолжал наставлять их и снова увещевал не ослабевать в подвиге, вести себя всякий день так, как будто то был последний день их жизни,
После этих его слов братия стала умолять его, чтобы он пребывал до конца жизни своей с ними, но он отказал им по нескольким причинам. Главным образом он желал избежать тех почестей, которые в Египте воздавались телам людей, которых память почиталась.
После посещения монастыря он вернулся к своему обычному уединению, где в скором времени заболел. Он призвал тогда двух отшельников, последние пятнадцать лет служивших ему вследствие его старости, и сказал им: «Наконец, дорогие дети, настает час, когда, по выражению Писания, я вступаю на путь моих отцов. Чувствую, что Господь призывает меня. Сердце мое пылает желанием соединиться с Ним в Небе, а вас, возлюбленные мои, вас я заклинаю, не теряйте ослаблением подвигов плод трудов, которым вы так давно предаетесь. Внушайте себе ежедневно, что вы только что приступаете к духовному деланию, и тогда доброе изволение будет в вас ежедневно расти. Вы знаете, какое коварство употребляют демоны, чтобы нас погубить. Вы были свидетелями их ярости и в то же время их слабости. Неизменно любите Иисуса Христа, всецело Ему доверьтесь — и вы восторжествуете над их лукавством. Не забывайте никогда различных наставлений, которые вам давал я, но особенно помните, что всякий день вы можете умереть».
Он убеждал их, как и других отшельников, избегать еретиков. Затем дал им завет — не переносить его тела в Египет, а похоронить его в земле, чтобы никто, кроме этих двух учеников, не знал о месте его погребения. Он сделал распоряжение также относительно своей одежды. Великому епископу Афанасию он завещал отдать свою тунику и мантию, которую он получил от него новой и которая была теперь изношена, а этим двум ученикам, ходившим за ним в его последние годы, он завещал свою власяницу. Его прощальные слова были: «Прощайте, милые дети, ваш Антоний отходит, и его уже более нет с вами!»
Затем он дал с отцовской нежностью лобзание мира. Он тихо протянул ноги и весело смотрел в лицо смерти, выражая какую-то чудесную радость, словно он видел идущих к нему навстречу друзей. Можно предположить, что блаженные духи явились ему в эту минуту, чтобы сопровождать его в Небесное отечество. И так он предал дух Богу семнадцатого января, в день, в который египтяне, греки и латины празднуют его память, в год от Рождества Христова 356-й, на 105-м году своей жизни.
Его ученики, верные исполнители его последней воли, тайно погребли его тело и заботливо скрыли место его погребения. Епископы, которым были переданы его туника и его мантия, сохранили их как драгоценные сокровища. Когда они взирали на эти вещи, им казалось, что они видят самого великого Антония, и, надевая их, они переживали внутреннюю радость, как будто они были облечены его духом.
Святитель Афанасий замечает, что преподобный от юности до смерти был ревностен в подвигах и в любви к уединению, что умаление сил его в старости не заставило его ни желать лучшей пищи, ни переменить одежды и что, однако, он до своей последней болезни пользовался совершенным здоровьем, что его зрение было всегда хорошо, что он был крепче людей, постоянно заботящихся о своем теле.
«Но что, — говорит тот же святитель, — еще более доказывает его добродетель, так это то обстоятельство, что, не совершив ничего в области науки, литературы и искусства, он тем не менее был окружен величайшей и всемирной славой. Простой человек, старавшийся всю свою жизнь скрываться, живший уединенно на пустынной горе в Фиваиде, он заставил своим благочестием говорить о себе с восторгом в Африке, в Константинополе, в Риме, в Галлии и Испании. Один рассказ о его праведности вел за собой множество обращений».