Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое
Шрифт:
Когда водитель начал яростно ругаться с жителем деревни, Амор осторожно выглянул из-за кабины, разумно предполагая, что резкое движение может вызвать очень неприятную реакцию: люди напряжены, утомлены, боятся, нервничают, а поэтому едва ли контролируют себя, а следовательно адреналиновому толчку не смогут противостоять.
– Добрый вечер, Рутендо, – негромко, почти нараспев произнес он.
– Отец Амор! – воскликнул спорщик и яростно сверкнул глазами. – Вы же не пленник там?
– Я в полном порядке. – Амор неторопливо поднялся, давая остальным охранникам опознать себя, и спрыгнул на землю. – Господа военные были бесконечно любезны по отношению к нашим друзьям из месторождения и позволили мне отслужить у них замечательную и насыщенную службу. И потом вот – привезли обратно. Сержант Йорд, не окажете честь, не выпьете чая, перед тем как отправиться обратно?
В ответ прилетело угрюмое: «Нам нужно спешить».
Амор все-таки убедил его задержаться на несколько минут,
Тетушка Николь была одной из первых, кого Амор встретил в деревне. Она громко и со смаком причитала, что жить становится все тяжелей, вот уже и от военных не спрятаться, ни скрыться простым честным людям. Причитания она перемежала наставлениями своему племяннику, причем ее интонация оставалась неизменной – монотонной и ритмичной, отчего с трудом можно было различить, где она жалуется, а где бранит племянника и всех подростков скопом. Она же бросилась обнимать отца Амора, даже пустила слезу и засыпала его градом вопросов. Что там творится, хорошо ли обращаются с бедными, много ли стреляют рядом, правда ли, что на перекрестках трупы болтаются на деревьях, лежат под ногами, свалены в груды. И прочее. Отец Амор не отвечал. Он шел к приюту. Тетушка Николь, поняв это, отстала – она не любила это место очень сильно, время от времени шипела за спиной отца Амора, иногда плакалась ему в лицо, что столько людей с несчастными судьбами в одном месте навлекут несчастье на всех их. Отец Амор шагал туда; в его руке все болтались четки, он все перебирал их. Его голова была опущена, что творилось вокруг, он не особо замечал; отчего он решил, что в приюте сможет найти утешение, Амор не понимал, может, просто хотел убедиться, что приют и люди, нашедшие в нем пристанище, все еще там, что их не вытолкали взашей или чего хуже. Может, жаждал оказаться в обществе людей, которые уже пережили куда больше и переживали это месяцами, чем он за эти проклятые полсуток. Он выдохнул с облегчением, убедившись, что приют еще стоит, он по-прежнему набит битком. Его встретили десятки настороженных взгядов, в которых страх сменялся облегчением и ни в коем разе не надеждой. Амор погладил мальчишку лет двенадцати, сидевшего на крыльце, обхватив колени, и тот подался вслед за рукой, когда Амор поднял ее с его головы, словно рассчитывал продлить ласку. Кто-то решался приветствовать его, а для этого откашливался. Кто-то просто молчал, не обращая внимания ни на что вне той черной дыры, которая у него вместо души. Иными словами, отцу Амору было чем заняться.
За полночь он включил комм. Зарядки еще хватало, днем можно было бы раскинуть солнечные батареи, чтобы немного подпитать его. Но на пару часов должно было хватить. Амор отослал краткое сообщение Ясперу и приготовился ждать.
Через полтора часа майор Яспер Эйдерлинк изволил выйти на связь.
– Какого хрена ты хочешь? – хмуро спросил он.
– Расскажи мне, что происходит в центре, – попросил Амор.
– Каком к черту центре? – рявкнул Яспер. – Ты не даешь мне спать, потому что тебе хочется знать, что происходит в каком-то гребаном центре? Ты совсем ополоумел в своей глухомани?!
– И тебе здравствовать, брат Яспер, – ровно ответил Амор. Он смотрел на экран комма, изрядно потускневший и поцарапанный – непритязательная двухмерная игрушка, которой достаточно, чтобы связываться зо знакомыми, позволять им слышать свой голос, любоваться лицами, обмениваться новостями, а для всего прочего есть либо личное общение, либо собственная буйная фантазия. Комм был неприхотлив и настолько же надежен. Относительно достоверно передавал изображение, как сейчас, например – осунувшегося, тусклого какого-то, не лощеного, как обычно, злого и уставшего Яспера Эйдерлинка. Он, кажется, был похож и не похож на себя обычного; его хваленая выдержка пошла трещинами, от спокойствия остались ошметки, от давно привычного и стойко ассоциировавшегося именно с Яспером ленивого жизнелюбия тоже не осталось следа. Рубашка болталась на нем – а всегда сидела как влитая; Амору неожиданно захотелось улыбнуться, когда на память пришли его первые впечатления о Яспере Эйдерлинке: тот оказался исключительным щеголем, что было нормой в Африке и все-таки непривычно человеку, воспитанному в иной культуре, упрямо и уныло настаивавшей на примате духовного. Очевидно, даже Ясперу необходимы были не менее двенадцати часов личного времени в сутки, чтобы все-таки выглядеть презентабельно. Чтобы, по крайней мере, иметь желание выглядеть презентабельно.
Фраза, которую попустил себе произнести Амор, была миролюбива, произнесена миролюбиво, намерения, подстегнувшие его произнести именно эту фразу, тоже были вполне благопристойными, но Яспер расценил ее как сарказм. То ли личный опыт подсказывал ему, что в такой ситуации, после недружелюбного обращения невозможно оставаться спокойным, а хочется огрызнуться, нанести ответный удар, вцепиться в горло даже. И только то, что по другую сторону эфира сидел Амор – тот самый, которого Яспер знал давно и неплохо, сдержало его от того, чтобы взъяриться еще больше в качестве превентивной меры, накрутить себя и устроить скандал. И он угрюмо посмотрел в сторону, покосился на Амора, спокойно смотревшего на него, пожал плечами.
– Если бы, – буркнул он.
– Тебе нездоровится? – посерьезнев, спросил Амор.
Яспер поморщился.
– Ничего особенного. Можно подумать, ты полон здоровья и сил.
Амор пожал плечами.
– Мы все, наверное. Не думаю, что в наше время так просто не поддаться соблазну все усложнять и… – он сосредоточенно нахмурился и после короткой паузы продолжил наставительно: – деконструировать. А эти новомодные штуки плохо сказываются на пищеварении. А оно, в свою очередь, не способствует общему благосостоянию.
Он физически ощутил, как ослабло напряжение. Яспер даже смог улыбнуться; изображение на экране дернулось – он устраивался удобней, снова уставился на изображение Амора.
– Одни головные боли от этих деконструкций, – согласно кивнул он.
– Бесспорно. С другой стороны, если голова болит, значит, в ней есть чему болеть, что не может не радовать, – мягко улыбнулся Амор.
– А если голова болит о слишком многом? – снова – внезапно – помрачнел Яспер и отвел глаза.
Амор пожал плечами. Его легкой, неприятно прохладной пеленой окутала неуверенность. Он не мог понять, стоило ли позволять разговору переходить на привычные Ясперу темы – он, начальство, подчиненные, снова он – или отказаться от трусоватого и слепого милосердия, чтобы выяснить то, что беспокоило его – а это могло бы пригодиться и, наверное, в ближайшее время. Ему нужно было определяться, что делать дальше, как вести себя в обстановке, которая менялась с каждым днем, но совершенно непредсказуемо. Возможно, сам Амор был слишком бесхитростен, чтобы определять, куда ветер дует и куда следует поворачиваться – от чего отворачиваться – ему.
– Ты пытаешься убедить меня в том, что у тебя развилась неврастения? – поднял брови Амор. Ему неожиданно понравился вопрос. Кажется, он был вполне удачным, учитывая ситуацию.
– Что за херня! – прошипел Яспер; изображение на экране исчезло, добрую минуту Амор не видел ничего, кроме бытовых мелочей – фактурную ткань, предположительно мебельную обивку, не очень чистый пол. Изображение покачивалось в такт шагам Яспера. – Ну какая к черту неврастения, святой отче? Что ты там несешь?
– То есть твои головные боли о чем-то чрезмерном, о чем ты только что стенал, – они обоснованы? – флегматично поинтересовался Амор.
– Да ну тебя, – огрызнулся Яспер. Он снова сел, поднес комм чуть ближе к лицу. – Ты ядовитая сколопедра, отец Амор, – помолчав, признал он. Амор улыбнулся – не его словам, которые позволительно, а некоторым людям и лестно было бы расценить как комплимент, а тому, что в голосе Яспера зазвучали бодрые нотки. Значит, не зря этот разговор. Для обеих сторон не зря. А Яспер продолжал – обличать Амора в двуличии, в непростительном для законного носителя священнического камзола злословии, в категорическом нежелании быть чутким и внимательным к страданиям других, и прочая, прочая. Амор реагировал время от времени – тут междометием, тут восклицанием, тут – скептическим смешком. Иногда вставлял фразы, чтобы превратить монолог Яспера в жалкое подобие диалога. Но мысли его были не прикованы к изображению на экране, а метались. От северной границы деревни к южной. От ворот к воротам. От здания к зданию. От одиночных вытсрелов на западе к подозрительно яркому, оранжевому зареву на севере, оттуда – на юго-восток, где, как ходили слухи, какие-то войска захватили разработку месторождения алюминиевых руд, и неясно, что за войска и что сталось с работниками на месторождении. А Яспер выговорился, замолчал, спросил: – Так что беспокоит тебя, блаженный отче?
– Ты не ответил на мой вопрос, Яспер. Ты находишь его слишком неудобным?
– О каком центре идет речь? – помрачнел Яспер и исподлобья посмотрел на него.
– Начнем со столицы, – предложил Амор.
– Отче, я очень слабо осведомлен о том, что происходит в Ниамее. Спроси ты меня, что творится в Йоханнесбурге, и я тебе расскажу. Наверное.
– Хорошо. Что происходит в Йоханнесбурге?
– Я очень хочу понять сам, – угрюмо признался Яспер. – Я внезапно обнаруживаю, что мои полномочия сокращены до минимума, а с ними и финансирование, а обязанностей оказывается, как на бродячем псе блох. Затем я узнаю, что учреждены новые войска, подчиняющиеся военному комитету, и в этом комитете заседают странные люди. Они отчитываются не президиуму Лиги, Амор, и даже не ее генсеку лично, а одному из членов президиума, и только ему. Ты понимаешь? И если ты хочешь знать, Амор, в Ниамее орудуют именно они. Старые кадры лигейской армии отправлены охранять какие-то странные места в глухих провинциях на востоке. Нам не доверяют охрану правительственных учреждений нигде, этим занимается новая армия. Мы должны воевать с мелюзгой, и это унизительно, дьявол их всех побери! Или наоборот, нас отсылают в пекло, из которого едва ли можно выбраться. И ты спрашиваешь, что творится в центре. Каком центре, Амор?! – взревел Яспер. – Мы лишились центра! Сейчас все – как раньше, куча феодалов, делающих вид, что готовы служить сюзерену. И черт меня побери, если я понимаю, куда смотрит сюзерен.