Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое
Шрифт:
Коринт Ильмондерра проводил вне Йоханнесбурга бесконечно много времени. Он же требовал бесконечно много внимания. Берт не мог оставить свой комм на полчаса, без того чтобы Коринт не устроил ему истерику; и при всем желании Берт не мог подобрать иной характеристики тем спектаклям, на которые становились все щедрее его отношения с Коринтом. И как бы он ни старался избавиться от нехороших мыслей, но они все упрямее наполняли его голову: отношения – что за они? Заявлять, что у них с Коринтом, даже, скорей, у Коринта с ним что-то серьезное – так Берт был то ли скромен не в меру, то ли пребывал в утрированно-самоуничижительном настроении, чем дальше, тем больше, но он считал все серьезней, что недотягивает классом до Коринта. Тот, райская птица, был личным помощником одного из самых влиятельных людей на ландшафте деловой Африки, он же, красавец, был чистокровным африканцем, он же, умница, был и красавцем, знал,
О самом-то Коринте думалось как раз иначе. Берт категорически отказывался оценивать глубину и искренность своих чувств, их надежность и что угодно еще, чего могли бы потребовать сентиментальные собеседники. Он вообще боялся как бы то ни было характеризовать, что бы там между ним и Коринтом ни случалось. Ну да, были вместе. Ну да, встречались вполне себе часто и знакомы достаточно давно, чтобы решить, что у них – устоявшееся знакомство. Ну да, Берт был счастлив, собираясь увидеть Коринта и – чаще всего – первые полчаса-час их встречи; затем Коринт выплескивал на него всю мощь своего дурного настроения, которая, скажем прямо, соответствовала размерам его гардероба, и бодрость духа у Берта съеживалась в ужасе в крохотный комочек; ну да, очень часто он был рад, сбегая от Коринта. И – да, он начинал скучать практически сразу же. И все равно, как бы агрессивен ни был Коринт, как бы зло он ни скандалил, Берт не мог ничего с собой поделать: он благоговел. Не мог сердиться – любовался. Редко, очень редко язвительность Коринта допекала его до такой степени, чтобы Берт начинал огрызаться. И его силы духа совершенно не хватало, чтобы прекратить их отношения.
Он соглашался с Горреном, который однажды в порыве несвойственной ему откровенности заявил, что Берт бегает за тем красавчиком как собачонка и что ему если что и нужно от такого мезальянса, так это сомнительной ценности стабильность. Берт согласился. Попытался даже пообещать себе, что эта дрянь, липнувшая к нему, как жвачка к подошве – это его не пойми что – она закончится. Вот Берт еще раз увидит Коринта, предпоследний раз – истинно, следующий будет последним, и все. Он займется новыми проектами, начнет посвящать время своему приятельскому кругу, возможно, заведет новых знакомых, не для того, чтобы принюхиваться к разным сферам общественной жизни в этой по-прежнему непостигаемой Африке, а просто ради возможности приятно провести время, возможно, чтобы совместно заниматься какими-нибудь хобби, да ради чего угодно. Он даже был настолько самонадеян пару раз, что заявил нечто такое Горрену. Тот только вздернул бровь в насмешливом неверии. Его лицо, застывшее на пару секунд в этой маске, было неожиданно выразительным, стало почему-то каррикатурой на самого Горрена. Поначалу Берт расценил это как смирение с его стороны, признание своего поражения. Затем – память, злобная и мстительная тетка – настырно обновляла эту картину: Горрен, благоухоженный, гладенький, лощеный, не то чтобы довольный жизнью, но вполне удовлетворенный тем, что добычи меньше не становится, – и вредно ухмыляющийся. Длинное, кривоватое, на несколько мгновений ставшее неожиданно выразительным лицо, до дрожи напоминавшее маску, но, если присмотреться ближе, бывшее куда более правдивым, чем обычные официальные, заинтересованные, сосредоточенные и прочие физиономии, которые Горрен являл миру, когда обстоятельства того требовали.
Избавиться же от этой неправильной, унижающей, обессиливающей слабости – этого влечения было невозможно. Берт, наверное, был бы не против: он узнал Коринта слишком хорошо, имел не одну возможность убедиться, насколько они не подходят друг другу; до него дошло немало слухов, выставлявших Коринта в неприглядном свете. И даже если сделать скидку на извращенную фантазию разносчиков сплетен, то все равно вспоминается старое доброе «дыма без огня не бывает». Коринт Ильмондерра не был ангелом. И Берт тут же говорил себе: он и не демон, он – Коринт.
И кстати: достаточно было подумать о нем, и комм показал входящее сообщение. От него, разумеется. У Коринта было совсем немного свободного времени, и он использовал его нецелесообразно – требуя внимания от Берта. А у того случилось привычное, когда он получал от Коринта нечто в этом духе: эндорфиновый взрыв. Может, и адреналиновый, неважно, но Берт сжимал комм, смотрел на экран и пытался сохранять невозмутимость. Ему нужно совсем немного времени, чтобы собраться, а еще нужней это время – чтобы насладиться: Коринт дает о себе знать, он требует внимания именно от него, он хочет посвятить свое время ему.
– Привет, – негромко сказал Берт, улыбаясь экрану. Коринт хмуро смотрел на него; он выглядел замотанным – «уставший» было бы, наверное, неточно. Он спросил: «Летишь?», и Берт не смог сдержать улыбку, хотя и вопрос был глупым – Коринт ведь знал, Берт потрудился напомнить ему, что отправляется в Европу, и Коринт был настолько любезен, что даже задал пару вопросов. А рука сама тянулась коснуться мочки уха, провести по шее, стараясь не касаться яремной вены – святотатство для Берта отчего-то, словно он, ощутив кожей пульс в ней, лишит Коринта какой-то странной магии, и его беспомощность была бы куда большим наказанием для Берта, чем для самого Коринта. Участилось дыхание – тоже непроизвольная реакция, но это как раз магия Коринта так и действовала, и кровь неслась по венам с особым усердием, и сердце перекачивало ее с утроенным усердием, своим ритмом выговаривая: он-здесь, он-здесь, он-здесь. Коринт покосился в сторону, прижал комм к груди, скрывая экран от посторонних; Берт терпеливо ждал. Через полминуты на экране снова был Коринт.
– Я перебрался подальше от того проходного двора, – хмуро пояснил он. Вздохнув, опустился, посмотрел в сторону – кажется, сидел у окна. – Я заказал кофе, составишь компанию?
– Да… – начал Берт и задумался: еще одну чашку выпить, или не стоит, потом успокаивающие придется жевать? Коринт закатил глаза, ощутив эту заминку.
– Благонадежный Берт Франк печется о своем здоровье больше, чем оно обеспечивает его удовольствиями, – желчно произнес он. – Не боишься умереть со скуки, но обладая совершенно здоровым сердцем?
– Откуда бы ему быть здоровым, – огрызнулся Берт.
– И вот тут я рассчитываю на тупенькую шутку о разбитом вдребезги сердце, – пробормотал Коринт, сосредоточенно глядя мимо экрана. Берт не удивился бы, если бы он изучал ногти. Не потому, что уже скучал с ним, а – ногти же. Один из индикаторов душевного самочувствия Коринта Ильмондерры. И просто приятно отвлечься на праздности.
– Она так нужна тебе? – мягко улыбнулся Берт. Отчего-то так далеко от него, полностью лишенному возможности приблизиться к Коринту, ему было так радостно, и улыбаться хотелось, и говорить милые и глупые несуразности.
Коринт снова смотрел на него. Его глаза потеплели, слегка прищурились, губы тронула улыбка – непохожая на Бертову, но тоже уютная, интимная, не ранящая, доверяющая. Его губы все-таки были созданы именно для таких улыбок, думал Берт. И привычно спрашивал: как дела? Коринт не менее привычно закатывал глаза: его неизобретательный Берт, действующий по привычным алгоритмам, находящий в этой привычности удовольствие. Коринт даже прикрывал глаза, говоря всем своим видом: ну ладно, поиграем в эту обыденность, в любовь к малым радостям, в неамбициозность и приземленность, в маленький и незамысловатый уют. Рассказывал: они возвращаются из Пекина в Африку, сначала в Алжир, затем в Нигерию, потом, если ничего не изменится, в ЮАР. Где-то на этом пути возможен кратковременный визит в Европу, по крайней мере, обслуживающему персоналу в одном очень малоизвестном отельчике с пятью с плюсом звездами велено держать номер наготове.
– Оно бы сто лет не нужно именно в эту гостиничку рваться, платить за нее такие деньги, о Всевышний… – Коринт морщился, – даже мамуля скрежещет зубами. Но приватность, ити ее. Словно в этой хижине не найдется человека, который знаком с кем-то, кто знает Тессу. И тем скорее всего очень легко будет догадаться, за каким именно счастьем она отирается в Лондоне.
– И как долго ты будешь там? – Берт подобрался, прикидывая, будет ли у него возможность удрать в Лондон.
– Я не знаю, буду ли я там, – пожал плечами Коринт. Он протянул, словно воспел хвалу неизвестному демону, распевая его истинное имя: – Берт, это всего лишь подготовка. Приведет ли она куда-нибудь, неизвестно. Планы меняются по семь раз на дню. Ты знаешь, как это бывает.