Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое
Шрифт:
Но сам ее интерес к сомнительной ценности, с ее же точки зрения, геройствам безликих и в принципе безымянных священников взволновал Берта не на шутку. Сначала Иво намекает ему присматриваться к епископам-кардиналам в и около Йоханнесбурга, затем Горрен только что не руки пожимал, когда Берт делился с ним приглашением на обед-ужин по невнятному поводу в крупном приходе. Теперь Ингер Стов вгрызлась стальными челюстями в его загривок и треплет, как полудохлую шавку. И с чего бы? И ладно, нужно быть полностью и совершенно глупым, чтобы отрицать влияние
– Если позволите, – пробормотал он. – Я не знаю никого лично. Тут уж прошу прощения. Наверное, не с теми людьми общаюсь, да простится мне такая пристрастность.
Ингер усмехнулась.
– Я наслышана, что вы охотно заводите знакомства если не с епископами, так с их секретарями. И как, оно того стоит?
– Еще бы, – широко улыбнулся Берт. – Я – или мой компаньон – сохраняю им святость, занимаясь не очень чистыми делами, а они оплачивают свою сохраненную святость, исходя из собственных представлений о ее ценности.
Ингер улыбалась куда искренней.
– И все-таки я действительно знаю людей, честно и преданно служащих церкви в онтологическом понимании, в тех рамках, которые формируются в определенном месте и под воздействием определенной группы людей.
Ингер скептически подняла брови.
– Да бросьте. Изо дня в день выслушивать чужие жалобы, проблемы, бесконечно повторять одно и то же, примитивнейшее одно и то же, чаще всего одним и тем же людям. Ну ужасно же. Этот гребаный день сурка. Кого хочешь доведет до амока. А они в этом десятилетиями варятся. И постоянно напоминать себе: люби ближнего, заботься о его нуждах, бла-бла-бла.
– С этим не поспоришь, – согласилась Ингер. – Я с огромным трудом представляю себе, что моя жизнь похожа именно на это – сведена к стенам совсем крохотного кукольного домика, в котором одни и те же, одно и то же. И как это выделяет их из миллионов простых людей, не нуждающихся в головокружительной карьере, радостно живущих унылой и невнятной, с моей точки зрения, жизнью и ничего сверх этого не желающих?
Берт пожал плечами.
– Вот именно. А я все-таки рассчитываю услышать о выдающихся примерах.
Он задумался. Поразмыслив немного, сказал:
– Знаете, мое внимание пару лет назад привлек один тип. Своеобразный, надо сказать. Очень живописной внешности, молодой, патологически скромный и удивительно предприимчивый именно в том, что является его долгом. Я бы сказал, талантливый душевед.
– И мы говорим…
– О неком Аморе Даге. Каком-то очень дальнем родственнике Кельнского епископа.
– Этого паяца. Вы ведь знакомы с ним, не так ли? – прищурилась Ингер.
– Имел удовольствие, – пожал плечами Берт.
– Удовольствие? От знакомства с этим занудой? – она закатила глаза.
– Почему нет. Интересный тип, мне было очень любопытно не столько познакомиться с ним поближе, сколько изучить его. – Ингер изобразила удивление, и Берт попытался пояснить, что любопытство возбуждала не столько личность, сколько типаж, к которому можно было бы причислить этого епископа Дага.
– Кажется, я понимаю. Но знакомство с ним оказалось успешным, любезный Берт? – хмыкнула Ингер.
– Я надеюсь продолжить его к обоюдному удовлетворению, – скромно потупился Берт. Она издала смешок – короткий, поощрительный, циничный, – и Берт самодовольно улыбнулся.
– Так что там за отец Амор Даг? Всевышний, ну и имя, – она скривилась и, словно чтобы избавиться от оскомины, отпила вина.
– Своеобразное для большей части Европы имя, – уточнил Берт. – Насколько я знаю, в некоторых частях латинской Европы и, хм, Латинской Америки, вполне себе приемлемое.
– Но все равно, в каких эмпиреях пребывали его родители, чтобы облагодетельствовать ребенка таким… таким пафосным именем! Заметьте, я исключительно щедро не предполагаю, что имя досталось этому бедолаге по воле родителей, а не он сам взял себе этот псевдоним.
Берт пожал плечами. Ни подтвердить, ни возразить он не мог. Проигнорировать – запросто.
Ингер властно посмотрела на него, и он послушно начал рассказывать: обычный человек, обычная семья – боковая ветвь относительно влиятельных Дагов, обычное для этой фамилии образование. Стажировки в нескольких местах Европы и Африки, участие в различных благотворительных проектах. Место второго священника, затем собственный приход в отчаянной глуши, расположенной разумно удаленно от конфликтных регионов.
– Я предполагаю, что это было его собственное решение, – заметил Берт. – С учетом связей, которыми обладает его семейство, едва ли кто-то в здравом уме отправил бы его в то пекло.
– Или напротив. Именно потому, что его семейство кому-то здорово насолило, этого Дага и отправили туда, куда отправили, – скептически заметила Ингер.
– Возможно, – отозвался Берт. – Но мне представляется, что могло бы найтись слишком много возможностей отсрочить отправку туда и даже добиться отмены решения, если бы отец Даг захотел.
– Допускаю. Ладно, и что он устроил там?
Берт не мог не улыбнуться. Ингер была откровенно настроена против Амора Дага, но слушала с интересом. Правда, все, что он рассказывал, интерпретировала не в пользу отца Дага, но ее толкования мотивов были куда более сдержанными, чем могли бы быть. Таково ли обаяние этого человека, что он даже на таком огромном расстоянии воздействовал на людей умиротворяюще, или он действительно соответствовал каким-то непонятным, неопределеным, но при этом объективным критериям, которые признавала даже Ингер Стов?