Путь домой
Шрифт:
— Почему это? — опешил я.
— Потому что идешь давно, а не сделал ни шага. Ищешь, а чего ищешь, не понимаешь. И Родину еще не нашел.
— Что-то ты недопонял, Кирилл Митрофаныч. Я домой иду. И ничего не ищу. Мне не нужны ответы. И лишние вопросы тоже не нужны.
— Врешь, — уверенно заявил хозяин. — Вопросы у всех возникают. У каждого свои, тут от рода, от воспитания зависит. Но вопросы задают себе все. И ответы всем нужны.
Я активно работал челюстями, чувствуя, как наполняется желудок, по телу растекаются тепло и сытая нега. Наконец отвалился от стола довольный и расслабленный.
—
— Преувеличиваешь, Серега. Вот если б тебе сейчас предложили тайну анабиоза раскрыть, неужели б отказался?
— А зачем мне знать, почему так случилось? Какая от этого практическая польза?
— Немец знал, — подала голос Яна. — Даже рассказывать пытался.
Митрофаныч спал с лица. Смотрел то на меня, то на Яну, будто пытался понять, не разыгрывают ли его.
— И что?
— Ничего, — мотнул головой я. — Нам Фарафонов со своей шоблой на пятки наступал. Мне не до его откровений было. Да и толку?
— И вы не узнали, что произошло? — глупо переспросил Митрофаныч.
Глаза его, казалось, готовы были выкатиться из орбит.
Я пожал плечами.
— А зачем?
— Как зачем? — еще больше удивился хозяин, хотя казалось, больше уже некуда. — Сотни тысяч людей по всему земному шару пытаются докопаться до истины, понять, что случилось. Строят догадки, предположения. Вам же информация сама шла в руки, а вы…
— Сотни тысяч людей тридцать лет назад, а если реально смотреть на вещи, то фактически еще вчера, пытались понять, кто убил Кеннеди. Сотни тысяч людей мучились вопросом, отравился ли Гитлер, или в бункере помер кто-то другой. Толпы народу пытались выяснить, куда делся Борман. Тысячи строили предположения о том, как на самом деле умер Сталин или чьими стараниями развалился Советский Союз. Иногда эти сотни тысяч вспоминали о всякой древней бурде, и тогда их интересовали загадки пирамид в Гизе, каменных чурбанов на острове Пасхи или каракулей в пустыне Наска. Они строили предположения, выдвигали официальные версии, устраивали между этими версиями конфликты… Скажи-ка, Кирилл Митрофанович, сегодня кого-то волнует хоть один из этих вопросов? А ведь люди остались те же самые. Просто сегодня их теребит загадка анабиоза. Но, на самом деле, в загадке анабиоза, как и в загадке египетских пирамид, нет ничего важного.
Митрофаныч насупился, выпятил губу, всем видом показывая, что не согласен, но спорить не будет.
— А ты оспорь, — поддел я. — Давай! Ну? А я тебе так скажу: есть насущные вопросы и любопытство. Так вот насущные вопросы — это вопросы выживания. А все эти домыслы о том, чего мы на самом деле не знаем и никогда не узнаем — пустое любопытство.
— Без знания прошлого нет будущего, — ввернул Митрофаныч расхожую фразу.
— Ерунда! От того, что все эти тысячи узнают, как развалился Союз, или почему произошел анабиоз, ничего не изменится. И в будущем не изменится. Разгадки этих загадок никому ничего не дадут. От этих знаний ничего не изменится. Допустим, вам сейчас покажут пальцем на того, кто виноват. Дальше что? Что вам это даст? Пойдете и убьете виновника? Хорошо. Допустим. И что потом? Ничего не изменится. Анабиоз назад не отыграешь, он уже случился. И не важно, кто виноват и что произошло. Важно понять, как жить дальше. Важно конкретные задачи решать.
Митрофаныч наклонил голову и посмотрел с ехидцей.
— Красиво говоришь, — уличил он. — А сам-то понял, как дальше? Ты вот прыгаешь с места на место, как блоха, а какие конкретные задачи ты этим решил? И к чему ты, в конечном итоге, допрыгать хочешь? Сам же говорил, что у тебя в Москве ни родителей, ни детей, ни жены. Так чего бы не остановиться и не решать конкретные задачи?
Митрофаныч смотрел с хитрым прищуром. Уел зараза.
— Я и остановился, — буркнул я.
— Надолго ли?
— Это здесь при чем? — проворчал я. — Мы о другом говорили.
— Может, и ни при чем, — согласился Митрофаныч. — Тебе виднее. А?
Укладывались мы в темноте. Митрофаныч притворил дверку топливника, задул свечу, посетовав, что запас кончается, и скоро придется возвращаться к лучинам. Залез на печь, поворочался и притих.
Звездочка улеглась на лежаке поменьше. Нам с Яной достался тот, что попросторнее. В хозяйстве Митрофаныча нашлись набитые сеном тюфяки и побитые временем, но все же годные верблюжьи одеяла.
Яна легла к стенке, повернулась ко мне спиной. Притихла.
Сон не шел. В голову лезли дурные мысли. Пустые, ни к чему не ведущие. Видимо, навеяло разговором с Митрофанычем. А он засранец. Нагадил мне в голову и дрыхнет теперь, сопит в две дырки.
А я что? Сам же говорил, что меня все это не трогает. Или трогает? Выходит, врал себе? Да нет, не врал. Просто ничто человеческое мне не чуждо, включая глупое любопытство. Плюс усталость…
Вот именно, усталость! Я сейчас должен был без задних ног дрыхнуть, а вместо этого думаю черт-те о чем. Лучше вон о Яне думать. А то, с того момента, как мы план побега придумали, я даже поцеловать ее не успел.
Я повернулся на бок, обнял Яну и запустил руку под кофту.
— Не тяни лапы, — недовольно прошептала девушка. — Мы не одни, между прочим.
Я послушно убрал руку. Тут же озлился на себя задним числом. И что, что не одни? Я ж не оргию устраиваю.
Захотелось подняться и поднять всех на уши. Да какого черта? Немец помер. Я, можно сказать, убийцей стал. Возможность до Москвы добраться в обозримом будущем пропала. А тут еще один, философ деревенский, меня жизни учит, другая нос воротит и на место ставит, как пацана сопливого. Какого хрена?
Я тихо скрипнул зубами. Лучше б Янку со Звездой положил, а сам один лег.
Мысли сделались совсем мрачными. Заснул я злой и неудовлетворенный.
…На кухне было накурено. На столе стояла бутылка грушевого «Абсолюта». Закусывать эту водку не хотелось, но ощущение было таким, словно духов хлебнул. Эту хреньку приволок Борис. В другой раз я не упустил бы случая подначить, но в тот момент мне было пофигу. Я страдал, переживая разрыв с… кажется, с Ольгой. Да, точно, с Ольгой.