Путь хирурга. Полвека в СССР
Шрифт:
— Ты что?! Совет никогда не идет против решений парткома.
И действительно еще через час ожидания они вышли и сказали мне:
— Все — тебя выбрали единогласно, как рекомендовал партком.
Спасибо нашей родной Коммунистической партии!
Меня обуревала радость — все-таки я победил и добился того, о чем мечтал! Открывалась широкая дорога на всю оставшуюся жизнь — положение профессора даст мне возможность работать самостоятельно и жить обеспеченно. У меня давно было много творческих планов — теперь я сумею превратить их в реальность.
Первым делом я позвонил Ирине. Но ее не было дома — мы так давно ждали решения и я так много раз безрезультатно ездил узнавать новости, что она не сидела дома и не ждала
— Передайте Ирине, что меня избрали заведующим кафедрой. Я скоро приеду домой.
Что могла сказать на это теща, зятем которой я был уже четырнадцать лет? Довольно неприятным и резким тоном она ответила:
— Я всегда говорила, что вы будете профессором.
Никогда я от нее этого не слышал, но был так рад новости, что форма се ответа не показалась мне ни обидной, ни грубой. Я только попросил, чтобы она не забыла передать новость Ирине, и позвонил родителям. Мама заплакала:
— Сыночек мой!.. Поздравляю. Сейчас позвоню папе на работу. Как он будет доволен!
За мной увязался ехать домой Алеша Георгадзе — выпить на радостях. Вообще-то мне хотелось побыть с Ириной вдвоем, вместе радоваться и говорить-говорить-говорить. Но Алеша старался мне помогать, а кроме того, его тоже выбрали доцентом, у него тоже была радость, а семьи не было — надо было поделить радость с ним. Мы приехали вместе. Ирина была дома и уже знала от тещи (все-таки передала!). Она прижалась ко мне:
— Поздравляю! Кончились твои муки ожидания.
— И я тебя поздравляю — жизнь наша общая, и победа общая.
Вечером пришли мои возбужденные родители, принесли шампанское, теща (все-таки улыбающаяся) с мужем и наши друзья Борис и Рита Шехватовы. Мы праздновали победу протекционизма над партийностью.
Операция в Германии
В 1971 году я получил официальное приглашение Министерства здравоохранения ГДР сделать первую операцию замены локтевого сустава по моему методу. Было сказано, что поездку мне оплатят. Приглашение устроил мой чешский друг Милош Янечек. Он временно работал директором клиники в северном немецком городе Грейфсвальде. После советского вторжения в Чехословакию ее экономическое состояние ухудшилось, а немцы платили вдвое больше. К тому же Восточной Германии не хватало своих квалифицированных кадров — оттуда, кто только мог, сбегал в Западную. Милош знал о моем изобретении и был заинтересован внедрить этот метод в Германии.
Честь таких приглашений обычно оказывалась хирургам с большим научным именем, а у меня его еще не было — я только что подал заявление на должность заведующего кафедрой и ждал решения. Поскольку я не «важная птица», бюрократы Министерства здравоохранения в Москве тянули мое оформление поездки: я должен был заполнить десятки анкет, получить характеристику, заверенную райкомом партии, пройти утверждение на выезд от специальной комиссии ЦК партии (без партии — никуда!). Представлять меня там должен начальник отдела внешних сношений министерства д-р Олег Щепин, важный хлыщ, всегда изысканно одетый (ему надо встречаться с иностранными делегациями). Со мной он говорил с застывшей вежливой улыбкой и холодными глазами. Другой такой же хлыщ, Ляховский, начальник протокола министерства, никак не завершал оформления нужных бумаг. Эти партийные бонзы были типичными «чертовыми малютками» медицинской бюрократии: они ни дня не работали врачами, получали зарплату в три-четыре раза больше врачей и занимались тем, что шпионили за иностранцами и за выезжавшими за рубеж.
Хотя я был очень занят добыванием протекций для получения места на кафедре, но все равно много раз ездил в министерство — пробивать разрешение. И каждый раз вспоминал слова Вишневского: «чем выше, тем хуже пахнет». Уже прошли все сроки, Милош прислал телеграмму из Грейфсвальда (телефонная
Опять телеграмма: «Выезжай скорей, после операции твой доклад включен в конгресс в Лейпциге».
Даже люди из стран Восточной Европы, подконтрольной Советскому Союзу, не могли понять всей туговатости нашей бюрократии и глубины нашей зависимости от партии.
И вот я уже прошел конкурс на заведование кафедрой, документы будут оформлять еще около двух недель — самое время успеть съездить в Германию, а разрешения все не было. Опять я приехал в министерство, и опять ждал. Неожиданно в коридоре меня увидел Игорь Бубановский, начальник планово-финансового управления. Он был другом молодости моей мамы во Владикавказе и знал меня:
— Ты чего такой грустный?
— Да вот не пускают в Восточную Германию делать операцию. А там уже давно ждут.
— Кто оплачивает поездку?
— Они, немцы.
— Ну, тогда это легко. У нас на это фондов мало, а если они платят — нет проблем. Пойдем.
Он привел меня к Щепину:
— Слушай, надо помочь молодому профессору. Мы за поездку не платим, так что оформляй.
Сила связей крепче всего — через три дня я уже вылетал в Берлин. Волновало меня прохождение таможни. Я вез с собой набор из трех искусственных суставов локтя, не имея разрешения. Это были мои собственные суставы, подпольно изготовленные на заводе «Авангард» моими пациентами. На них нет марки производства, и я не мог иметь на них официальных документов. Если их отберут, мне нечем делать операцию — цель поездки пропадет. И еще — по просьбе Милоша я вез ему золотые часы и золотой браслет, он отдаст мне за них немецкие марки. Золото полагалось вписывать в декларацию и ввозить обратно. Но в те годы металлоискателя и проверки багажа просвечиванием еще не было. Я надел часы и браслет под манжеты, а суставы положил в ручную кладь. Если таможенники попросят открыть чемодан, там ничего не будет. Но они и не просили — раз со служебным паспортом, значит, это какой-то чин. И я благополучно вышел за пределы советской границы.
Оказаться за советской границей было приятным ощущением. Многие советские люди мечтали об этом, да немногим удавалось. Был такой анекдот: премьер-министр Косыгин говорит Брежневу: «Давай откроем границы — пусть уезжают все, кто хотят». Брежнев отвечает: «Ты хочешь, чтобы мы остались вдвоем?»; Косыгин ему: «Э, нет — ты останешься один».
Президент Грейфсвальдского университета прислал за мной в Берлин свою машину. Я заехал в министерство на знаменитой улице Унтер-ден-Линден. Улица красивая, но я представлял себе, как по ней проезжал Гитлер и маршировали полки фашистов. По-немецки я говорил достаточно, чтобы меня поняли — в министерстве без проволочек дали мне немецкие марки на две недели расходов вперед, получилась солидная сумма. Из Берлина до Грейфсвальда 450 километров на север. Я сидел на заднем сиденье и думал: «Вот как странно сложилась судьба — с детства я считал Германию врагом, а теперь еду по ней с почетом. Надо мне посмотреть, как организована клиника Милоша, и что увижу интересного перенять для новой работы».
Я укрыл ноги пледом, подумал: «Хороший плед, надо будет такой купить…» и задремал.
Милош встретил меня по-братски:
— Володька, за десять лет, которые я тебя знаю, ты уже — профессор. Поздравляю!
За годы, что мы не виделись, произошло советское вторжение в его Чехословакию. Мы сели за стол в ресторане университетского клуба, он сказал:
— Знаешь, как приятно было получить твою телеграмму в день вторжения! Очень важно знать, что есть друзья — я был растроган. Мы все в моей стране потеряли в тот день веру в Россию. Но было бы еще горше узнать, что политика прервала нашу с тобой дружбу. Как ты не побоялся дать в Чехословакию телеграмму сочувствия? — это ведь было опасно.