Путь кинжалов
Шрифт:
– Вижу, ты тоже поражен, – сказала Сулин. – Я надеялась, ты сумеешь объяснить. Я скажу Эдарре. – И, шагнув к палаткам, она добавила, бросив через плечо: – Вы, мокроземцы, очень странные, Перрин Айбара.
Перрин нахмурился и, когда Сулин скрылась в одной из палаток, поглядел вслед гай’шайн, ведущим лошадей на водопой. Это мокроземцы-то странные? О Свет! Значит, Нурелль не ошибался, слух его не обманул. Но время упущено, раньше нужно было интересоваться тем, что же происходит между Хранительницами и Айз Седай. Только вот интересоваться этим все равно что совать
Прошло немало времени, прежде чем Сулин вернулась, и она не очень-то скрывала свое настроение. Придерживая входной клапан, когда Перрин, пригнувшись, шагнул в палатку, она пренебрежительно щелкнула пальцем по его ножу.
– Для этого танца, Перрин Айбара, – сказала она, – тебе следовало вооружиться получше.
Внутри он с удивлением обнаружил всех шестерых Хранительниц Мудрости, они сидели, скрестив ноги, на цветастых, украшенных кисточками подушках, шали завязаны вокруг талии, а юбки аккуратно расправлены. Перрин же надеялся, что разговаривать будет с одной Эдаррой. С виду все Хранительницы казались немногим старше Перрина – года на четыре, от силы на пять; но отчего-то он чувствовал себя так, будто очутился перед самыми старыми членами Круга Женщин, которые чуть ли не целый век вызнавали чужие секреты. Отличить по запаху одну женщину от другой было почти невозможно, но этого и не понадобилось. Шесть пар глаз обратились на Перрина – от светло-голубых, как утреннее небо, у Джайнины до темно-фиолетовых, цвета сумерек, у Марлин, не говоря уже о пронзительно-зеленых глазах Неварин. Вонзившиеся в него взоры остротой напоминали вертелы.
Эдарра резким жестом указала Перрину на подушки, и он с радостью уселся, хоть и оказался теперь сразу перед всеми шестью Хранительницами. Наверное, эту палатку делали сами Хранительницы – мужчине в ней приходилось сгибать шею. Странно, здесь царила сумрачная прохлада, а он все равно потел. Хотя Перрин и не мог различить отдельные запахи, но пахло от этих женщин как от волчиц, рассматривающих козла на привязи. Рослый гай’шайн с квадратным лицом, опустившись на колени, протянул Перрину чеканный серебряный поднос с золотым кубком, наполненным темным винным пуншем. Хранительницы уже держали в руках серебряные чаши и кубки. Удивившись, почему ему подали золотую посуду – может, оно ничего и не значит, но кто знает этих Айил? – Перрин осторожно взял кубок. Пахнуло сливами. Когда Эдарра хлопнула в ладоши, человек в белом поклонился и, пятясь, вышел прочь из палатки. Незаживший порез на суровом лице свидетельствовал о том, что он побывал у Колодцев Дюмай.
– Ну, вот и ты, – промолвила Эдарра, едва за гай’шайн опустился клапан палатки. – Мы вновь объясним тебе, почему ты должен убить человека по имени Масима Дагар.
– Сколько можно объяснять? – вмешалась Делора. Ее глаза и волосы были тех же оттенков, что и у Майгдин, но никто бы не назвал худое, с заостренными чертами лицо красивым. Держалась она с ледяной холодностью. – Этот Масима Дагар опасен для Кар’а’карна. Он должен умереть.
– Нам сказали ходящие по снам, Перрин Айбара. – Определенно, Карелле была миловидной, и, хотя огненно-рыжие волосы и пронзительные глаза придавали ей неукротимый облик, для Хранительницы Мудрости она была само спокойствие. – Они прочли сны. Масима должен умереть.
Перрин не спешил с ответом. Отхлебнул сливового пунша.
– Вы бы хоть намекнули, что это за опасность, – наконец промолвил Перрин. – Свету ведомо, Масима – безумец, но он поддерживает Ранда. Хорошенькое дело, если я примусь убивать людей, стоящих на стороне Дракона Возрожденного. Отличный способ убедить народ присоединиться к Ранду.
М-да, сарказмом их не проймешь. Они, не мигая, смотрели на него.
– Этот человек должен умереть, – сказала в конце концов Эдарра. – Так говорят три ходящие по снам, и шесть Хранительниц Мудрости с ними солидарны.
Опять то же самое. Может, им больше и сказать нечего? Может, стоит завести разговор о том, ради чего он и пришел?
– Я хочу поговорить о Сеонид и Масури, – произнес он, и шесть лиц разом будто похолодели. О Свет, они способны с камнем в гляделки состязаться! Поставив кубок, Перрин упрямо наклонил голову. – Люди вроде бы должны были видеть Айз Седай, поклявшихся в верности Ранду. – Вообще-то сестер предполагалось предъявить Масиме, но раз уж к слову пришлось... – Вряд ли они будут сговорчивее, если их бить! О Свет, это же Айз Седай! Чем заставлять их воду носить, почему бы вам у них не поучиться? Им же наверняка есть чем с вами поделиться.
Слишком поздно он прикусил язык. Но айилки не сочли его слова обидными – по крайней мере, ничем обиды не показали.
– Разумеется, – согласилась Делора, – а у нас найдется что вызнать у них. – Прозвучало это весьма решительно, будто копье в ребра всадили.
– Чему нужно, мы выучимся, Перрин Айбара, – спокойно сказала Марлин, расчесывая пальцами почти черные волосы. Перрин встречал не больше десятка айильцев с такими темными волосами, как у нее, и она частенько играла с ними. – И их научим всему, что сочтем необходимым.
– В любом случае, – заметила Джайнина, – это не твое дело. Мужчины не лезут в дела Хранительниц Мудрости и их учениц. – Она осуждающе покачала головой.
– Хватит подслушивать снаружи, Сеонид Трайган. Заходи, – вдруг сказала Эдарра.
Перрин удивленно заморгал, но никто из женщин и глазом не повел.
В возникшей тишине отдернулся входной клапан, и Сеонид нырнула внутрь и быстро опустилась на колени. Куда подевалась хваленая невозмутимость Айз Седай? Рот Сеонид превратился в тонкую ниточку, глаза сужены, лицо красное. Пахло от нее гневом, досадой и еще десятком чувств, которые Перрин с ходу не распознал.
– Могу я поговорить с ним? – спросила она сдавленным голосом.
– Если не будешь распускать язык, – ответила Эдарра.
Потягивая вино, Хранительница наблюдала за сестрой поверх чаши. Наставница приглядывает за ученицей? Или ястреб следит за мышью? Перрин не был уверен ни в том, ни в другом. За исключением того, что Эдарра не сомневается в своем положении. Как, впрочем, и Сеонид.
Айз Седай, стоя на коленях, повернулась к Перрину – спина прямая, глаза горят. В запахе забурлил гнев.