Путь на Балканы
Шрифт:
Тяжелые веки открылись с таким трудом, как будто были, по меньшей мере, свинцовыми. В глаза тут же ворвался столь яркий свет, что их поневоле пришлось прикрыть. Однако это мимолетное движение не осталось не замеченным, и совсем рядом раздался смутно знакомый голос:
— Раненый очнулся, позовите скорее доктора!
На зов довольно скоро пришел младший ординатор, а затем вслед за ним появился и Гиршовский.
— Нуте-с, как ты себя чувствуешь, братец? — спросил младший врач, осматривая Будищева.
— Надо бы лучше, но некуда, — еле
— О! Уже пытаетесь шутить? Прелестно, стало быть, вы идете на поправку.
— Боюсь, дорогой коллега, что этот пациент будет ерничать и на смертном одре, — добродушно усмехнулся главврач. — Хотя, пожалуй, в данном случае, вы совершенно правы. Кризис миновал и можно надеется на лучшее.
Закончив осмотр, они ушли, оставив раненого одного. Ужасно хотелось пить, но не было сил позвать сестру или санитара. Оставалось только ждать, пока кто-нибудь обратит внимание на его бедственное положение. Через некоторое время, показавшееся ему вечностью, рядом раздались легкие шаги, и Будищев попытался попросить воды, но не смог. И тут случилось чудо, в пересохшие губы ткнулся носик поильника, и из него полилась живительная влага. Никогда, ни до, ни после, не приходилось Дмитрию пить ничего вкуснее, чем эта теплая, противная после кипячения вода, поданная ему сестрой милосердия. С каждой каплей ему становилось легче и под конец, он таки смог еще раз открыть глаза и увидеть лицо Геси. В этот момент, и без того симпатичная девушка показалась ему воплощением женской красоты и всех мыслимых достоинств.
— Как я сюда попал? — прошептал Дмитрий, утолив жажду.
— Вас принесли какие-то солдаты. Вы потеряли очень много крови и были совсем плохи.
— Фигово…
— Вам нужно набираться сил, а потому пока не следует много разговаривать — мягко прервала она его.
На следующий день, Будищеву стало немного лучше и к нему пропустили посетителей. Ими оказались Шматов и все еще находившийся в госпитале Лиховцев.
— Это ты меня приволок? — спросил Дмитрий у Федьки.
— Ага, я со Степаном, — обрадованно закивал тот, и простодушно добавил: — Мы уж думали тебе каюк!
— Хрен дождетесь, — скривил губы в усмешке раненый.
— Мы так перепугались, — вступил в разговор Алексей. — Что с вами произошло? У Феди я, как не бился, не смог добиться вразумительного ответа.
— Не помню, — покачал головой Будищев. — Упал, очнулся, гипс…
— Но на вас нет гипса? — выпучил глаза вольноопределяющийся.
— Разве? А чувство такое, будто всего запеленали!
— Боже, вы, что, опять шутите?
— Нет, я серьезен, как надгробие.
— Не надо так говорить, — укоризненно покачал головой Лиховцев. — Жизнь и смерть, это очень серьезные вещи, чтобы вот так ерничать. Я теперь это точно знаю.
— Да ладно тебе Леша, лучше расскажи, что нового произошло, пока я валялся в отключке?
— Да ничего особенного, если не считать, что цесаревич сдал командование генерал-адъютанту Тотлебену и отбыл в Россию. Кстати, я тоже скоро за ним последую.
— Как уже?
— Да, госпитальное начальство решило отправить негодных к дальнейшей службе домой. Как вы понимаете, я отношусь к этой категории.
— И много таких?
— К сожалению, много! Безрукие, безногие, слепые, оглохшие, тяжело смотреть…
— Но-но! Ты бодрость то, не теряй.
— Ну, что вы, Дмитрий. У меня, как раз все хорошо. Все же я успел получить образование, так что могу служить в присутствии или частной конторе. Две ноги для этого совершенно излишни. К тому же меня ждет Софи, так что будущее видится мне исключительно в светлых тонах. А вот что будут делать другие инвалиды, я не слишком себе представляю. Ведь у многих семьи и их надо кормить. Эти люди находятся в таком унынии, что больно смотреть.
— И когда вы отправляетесь?
— Точно не скажу, но говорят в ближайшие пару недель нас отправят на телегах в Бургас, а оттуда морем в Севастополь. Все зависит от наличия транспорта.
— Что же, счастливого пути…
— Ну, прощаться пока рано, мы ведь еще увидимся. Я непременно зайду завтра, а сейчас нам пора, а то доктора будут ругаться.
— Ага, спасибо. Феденька, задержись на секунду, я у тебя кое-что на ушко спрошу…
— Чего, Граф? — наклонился Шматов, как только Лиховцев отошел, громыхая своей деревяшкой.
— Говори…
— Ладно все прошло, — поспешил он успокоить Дмитрия, сообразивший о чем тот спрашивает. — Все шито-крыто. Жандарм, правда, приходил, дознавался, да мы ему: — "знать не знаем, ведать не ведаем". Нашли, де, пораненным, у порванных проводов телеграфных, а кто и почему, бог весть!
— Поверил?
— А кто его знает, ирода. Должно, поверил…
— Про провода, сам придумал?
— Да где мне! Северьян велел так говорить.
— Галеев?
— Ну да, он в карауле старшим был, да увидал, как мы тебя тащим, вот и надоумил.
— Ишь ты.
— Ага, а еще сам пошел с Анохиным и провода оборвал, да истоптали там сапогами, будто невесть что творилось. Кровью еще набрызгали. Все чин чином.
— Офигеть!
— Ладно, побег я, — заторопился Федор. — Ты поправляйся скорее.
Как это ни странно, но в тот день жандармы так и не появились. Не пришли они и на следующий, так что Дмитрий стал уже успокаиваться, решив что "голубые мундиры" удовольствовались версией о порче проводов и не стали копать дальше. Однако на третий день, в палату вошли два офицера, в одном из которых Будищев узнал Вельбицкого, а во втором местного поручика Васильева, частенько заходившего на станцию для проверки журналов.
— Здравия желаю, вашим благородиям, — тихо поприветствовал он их.
— Здравствуй, братец, — ласково начал штабс-капитан, — Как поживаешь?
— Надо бы лучше, да уже некуда.
— А ты не меняешься, — хохотнул жандарм. — Все такой же балагур!
— Поздно уже меняться.
— Ну, поздно, так поздно. Ты мне лучше расскажи, что с тобой приключилось?
— Честно, ваше благородие?
— Конечно, честно!
— Если честно, то я ни хрена не помню.
— То есть?
— Вот вообще ничего. Вроде вечером уже спать собирался ложиться, а потом чернота… очнулся уже здесь.