Путь на восток

Бочков Александр Петрович

Захват станции; зачистка и в неё стали один за другим втягиваться эшелоны с батальонами, бронетехникой, транспортом… Заходили и следовали дальше — к Барановичам: ну зачем нам грязь месить, когда можно с относительным комфортом подъехать? Мы и подъехали… И снова: зачистка; коридор для прохода внутрь полка для моих бойцов и беспощадное уничтожение — пленных не брать: самим есть нечего! А ещё и делиться приходится — пусть и для дела…

Со стороны Ивацевичей и Берёзы — наступают два полка; бронетехника, артиллерия. Так что трём моим батальонам, которые пошли в тыл этих двух полков, да ещё в лесной темноте — пришлось несладко. Ну так воинская служба в Спецназе — это не синекура какая: моим бойцам много даётся, но много и спрашивается!

За нашей спиной остался батальон, расправляющийся в ночной тишине с остатками полка: я приложил руку к сокращению

численности — уничтожил спящих в палатках… И повёл шестерых бойцов через весь город к западному выходу — в невидимости. Батальоны, обошедшие полки со стороны Ивацевичей, вышли на отведённые для каждого позиции и приготовились к атаке: ночной, тихой, кровавой. Моя рота быстрым маршем, считай бегом, обогнула город и вышла к расположению штаба дивизии. Вышла и затаилась… А мы, как нож сквозь масло, прошли сквозь город; прошли мимо бодрствующих солдат вермахта — их время ещё не пришло и вышли к тыловой охране полков. Здесь тоже работал стереотип: какая может быть опасность из своего тыла? А она вот она — крадётся в ночи безжалостным кровавым зверем! Нам — та же работа: грязная, не имеющая ничего общего с благородным искусством войны. Но для нас — более важная! А здесь была половина присказки про спецназ: впереди нас всё разбегается, а позади нас всё горит и лежит мёртвое… Разбегаться пока не разбегается; гореть не горит — это демаскировка, а вот то, что всё лежит мёртвое — это про нас! Пробили коридор одному батальону и ушли назад, по дуге — нужен коридор для второго … С бронетехникой и артиллерий третий батальон справится сам… А пока ещё не наступил хмурый дождливый рассвет — скорее к своим: они там уже наверное извертелись все, да глаза все проглядели, нас ожидаючи: когда же, наконец, покажется командир — замерзать от дождя уже начали. Дела бы скорее начать — хоть согреемся адреналинчиком!

Хлопки выстрелов с глушителями гасит дождь… Проделал коридор в охране периметра штаба дивизии; моя рота осторожно втянулась внутрь периметра. И занялась привычным и рутинным делом — уничтожением захватчиков. Под корень, без всякой жалости… Уничтожили штаб и охрану. Карты и бумаги мне не нужны, а вот комдив с начштаба пригодятся для отчёта — ведь не поверят на слово. Мне! Подозвал радиста, попросил вызвать Неулыбина…

— Майор — ты что, спишь что ли? — весело поинтересовался я, услышав злой, уставший, хриплый со сна голос командующего обороной города — так и царство небесное проспишь!

— Я атеист — в царства небесные не верю… — буркнул раздражённо майор и наконец осознал — кто с ним разговаривает…

— Ну… — колхоз дело добровольное, только у меня к тебе просьба… Отдай, прямо сейчас приказ на передовой западного направления: по окопам противника не стрелять ни в коем случае, но если немцы побегут на них — встретить со всем почтением. Понял меня?!

— Ясно товарищ командир! — уже бодро ответил Неулыбин… — Понял вас хорошо! Сейчас же отдам приказ! И отключился…

После зачистки двух полков батальоны загрузились на грузовики и метнулись к Ивацевичам: там тыловые части дивизии, не участвующие в штурме города. Бедные Ивацевичи! Нам ещё, наверное долго будет икаться: Снова на станцию заходят красные! — с горечью подумают местные жители. Освободили бы раз и с концом! А то придут-уйдут, а нам перед немцами отдуваться! Ну так кто вас заставляет здесь оставаться? Хотя догадываюсь: хозяйство, дом-хата… Ну тогда терпите: ну не планировал я занимать Ивацевичи, да жаба проклятая, вместе с хомяком меня прижали: грех оставлять такие трофеи!

По завершении операции уже не ужаснулся: расход тёмной силы — треть от накопленного. Это не много — это невероятно много! Но это лучше, чем смерть моих бойцов! И всё же — было некоторое восполнение: не все немцы были убиты: были и сдавшиеся в плен; были и сдавшиеся полицаи; были и раненые. Были и предатели, добровольно работавшие на фашистов… В общем — кое что вернул. Поговорил с Неулыбиным: у него потери достаточно высокие — не критичные, но высокие. Он с горечью произнёс, глядя мне в глаза:

— Спасибо вам товарищ командир, что вы есть… Но что будет, когда вас отсюда отзовут — вмести с вашими людьми? Я об этом и подумать боюсь… Ну что я мог ему на это сказать — что максимум через неделю мы отсюда уйдём? Просто положил ладонь на плечо:

— Война майор, будь она неладна проклятая… И криво усмехнувшись добавил: — И хотел бы в рай, да грехи не пускают: мог бы остаться, но… — где то мы нужнее… Неулыбин только вздохнул тяжело в ответ. И снова, в очередной раз: путь домой —

из Барановичей в Минск. И снова — закатываются в город, один за другим, эшелоны с трофеями… Есть смена деятельности уставшим от войны бойцам. Трофеи уже не удивляют: столько было всего, что «удивлялка» притомилась и встречает очередные трофеи уже меланхолично… И снова — доклад по радио Сталину; сдача Судоплатову очередного командира дивизии с начштаба. Майор решил отправить самолёт. Отправил с очередным «штрафником» из командиров, не устраивающих меня, последние сведения о стратегии и тактике немецкого командования с учётом временной задержки; письменные отчёты о последних операциях.

Отдельным списком отправил представления на награждения и утверждения присвоенных званий моим командирам: думаю в такой мелочи мне не откажут. «Пролетел»; просмотрел безопасный маршрут и выдал лётчику транспортника полётную карту с ориентирами. Долетит — не маленький. Экипаж, пока находился в Минске, упросил меня разрешить им слетать на бомбёжку. А мне что — жалко? Показал, объяснил, дал полетать на Ме-110. И разрешил слетать на бомбёжку: доложат они об этом по прилёту, не доложат — не моё дело. Улетели. Через несколько часов Судоплатов получил подтверждение — долетели благополучно… Что ж — будем ждать результатов по действиям моих бойцов: пара генералов и полковник подтвердят мои рапорты…

Дело мной проделано великое; остался последний штрих для завершения моего здесь пребывания — узловая станция Осиповичи и, ну очень «сладкая», но очень зубастая цель — Бобруйск! Правда оследний — из разряда: может быть, а может и нет! И в самом Минске у меня есть ещё кое какие дела… В частности — установка 105 и 155мм пушек на шасси танков T-II. Немцы такое сделали в 1943-44 годах, а мы что — рыжие?! Да наши мастера при помощи лома, кувалды и какой то там матери космические корабли строили! Что нам какая то самоходка?! Пусть не раз плюнуть, но по чертежам — сделают! И моя тайная страстишка меня тоже держит в городе, отрывая по вечерам по часу-полтора… И ведь получается, не смотря на то, что я вначале сомневался: получится — не получится…

После отправки Сталину рапортов, сведений и наградных спать лёг уставший, но с чистой совестью: день прожит не зря… Проснулся рано утром: по крыше барабанит мелкий дождик; за окном серая хмарь… Встряхнуться что ли? А заодно и проверю — что у меня получилось! Посмотрел на часы: подъём уже был, а до завтрака ещё времени много. Встал, задумался: а что скажут бойцы, которые увидят это «непотребство» — блажит командир? Ну и что — имею право! Поставил стул прямо напротив двери; установил на него немецкий приемник с проигрывателем; достал из шкафа металлическую коробку; открыл крышку, достал грампластинку; поставил её на диск проигрывателя… Выглянул в окошко: капли дождя взбивают воду в лужах на асфальте; серое небо надвинулось казалось на самые крыши пакгаузов. А там же ещё и холодно! — подсказал мне циник — зачем тебе это? Тоска-кручина заела — ответил ему. Эх — нет во дворе спортивного городка с боксёрскими грушами, макиварами, кирпичами для ломки руками и ногами. Да ладно — и так сойдёт… Достал из угла малую сапёрную лопатку; расстегнул чехол; вытащил, положил черенком в дверь. Стащил с себя майку: придётся покувыркаться по грязному асфальту — к чему имущество пачкать, если без этого можно обойтись…

Давай! Распахнул дверь: во дворе нет суеты, праздношатающихся — и дождь на дворе и без дела у меня бойцы не слоняются. На вышках у ворот и вдоль стены под навесом часовые… Правда недалеко от меня медицинский автобус, где спят три мои медички… Пластинка уже крутится на диске — осталось только поставить на неё звукосниматель. Регулятор звука на полную; пьезо на пластинку и несколько шагов из тёплого чрева моего штабного автобуса на холод, под дождь… Из динамиков «Грюндика» вырвался аккорд на гитаре: удар вверх-вниз; ещё один такой же аккорд. Забил ритмично, жестко барабан, нагоняя адреналин в кровь. Она тут же отозвалась: давай — жги! Из моего времени ворвался во двор грузовой станции Hard Rock: Gotthand. Hush… Боевой транс! Ноги повели тело в боевой танец; тело начало двигаться вместе с ногами, уклоняясь от ударов; отклоняясь; выгибаясь… Руки заработали словно копья, сабли, молоты, кувалды! Музыка подхватила меня, понесла в бой со множеством врагов сразу! Я нападал; уклонялся; сгибался и садился в глубокие стойки чуть не до земли, кувыркался вперёд и назад по грязным лужам… И бил, бил, бил… Руками, ногами, локтями, коленями! Выкрики-оглушения в такт песне! Песня на английском, но мне не важно — меня вёл ритм песни…