Путь Никколо
Шрифт:
Ублюдок Коппини! Нет, конечно, он ведь ничего не знал о Мабели, о пушке или о собаке. Или о ножницах. Но Ансельм Адорне знал, и все равно поддержал этот брак. Брак! И кто же еще теперь находит Клааса приятным собеседником из тех, с кем он встретится на турнире? Меттеней говорил о нем со снисходительной усмешкой. Тот самый Меттеней, который грозился содрать с Клааса шкуру заживо. Они оба по-прежнему пялились на него. — Учитывая все неприятности, которые он доставлял, вы меня удивляете, — заметил Саймон. — Эта бедная женщина, по меньшей мере, лет на двадцать старше Клааса, и вы утверждаете, будто он управляет ее компанией?
— Да, — подтвердил Меттеней. — И просто невозможно поверить, сколько он успел сделать. Закупил оружие и пушки, набрал большой отряд наемников и послал его на войну в Неаполь. Организовал приватную курьерскую службу между Фландрией и Итальянскими княжествами. Расширил красильню и ссудное дело. Купил недвижимость и нанял новых работников.
— И все это на деньги вдовы? Я и не знал, что она так зажиточна.
— Да, кое-что у нее имеется, — отозвался Меттеней. — Но по большей части, он опирался на кредиты и обещания. В этом вся прелесть того, что они заранее отправили на войну старика Асторре и затеяли эту посыльную службу. Медичи теперь стоят за него горой, и все прочие, кому он оказывает услуги. В их интересах одалживать ему деньги. Понимаете?
Капеллан по-прежнему ухмылялся. Внизу лестницы приближались какие-то люди.
— Должно быть, он совершенно зачаровал бедную женщину, — заметил Саймон. — Надеюсь, что ей не придется проснуться как-то поутру и обнаружить, что ее муж исчез вместе с деньгами.
Жеан Меттеней кивнул.
— То же самое утверждает и моя Грита. И, возможно, здесь есть своя правда. Но они просто чудеса творят, там, у себя. Вам стоит на это взглянуть, прежде чем завтра они уедут.
— Уедут. Вы хотите сказать, что жених уедет из Брюгге перед турниром? Я-то думал, что увижу его в золотой парче у самого лучшего окна. Или он даже решится скрестить копья на турнире ради своей престарелой женушки. Раз уж ее сына внесли в списки, то не будет проблем и с этим безземельным отребьем.
Не самое разумное замечание. Меттеней, подобно Шаретти, происходили родом из бюргеров и не владели землей, сколь бы минной ни была их родословная.
— Я лично ничего не имею против турниров, — заявил Меттеней. — Мы всегда участвовали в нем, и завтра юный Питер также будет сражаться. Но порой дела должны стоять на первом месте. Насколько я понял, молодой человек вместе с супругой собирается навестить своих родичей де Флёри в Дижоне и Женеве. Родичи и важные клиенты, без сомнения. Что же до юного Феликса.
Капеллан все с той же улыбочкой закивал и потопал прочь.
Раскрасневшийся Меттеней продолжал делиться сплетнями:
— Юный Феликс добился кое-чего получше, чем даже участие в турнире. Он получил личное приглашение на охоту от графа де Шароле. К несчастью, на это же самое воскресенье. Но что тут поделаешь? Осмелюсь предположить, что вы найдете немало достойных противников, с кем завтра скрестить копья. Но, впрочем, похоже, я мешаю вам пройти, а вы наверняка торопитесь.
Он и впрямь торопился, но все же потратил немного времени, чтобы, как ему и советовали, пройти мимо обширного ухоженного особняка Шаретти, скрытого за длинной стеной. Еще по пути он зашел в несколько мест, и лишь затем в задумчивости отправился к темноволосой царственной Мюриэлле.
Вечер прошел довольно сносно. Стол был накрыт отменный, и общество его вполне устраивало. Как и всегда, он оказался в центре внимания и продолжал ухаживать за юной красоткой, чьи драгоценности, несомненно, лишь поднимали его собственный статус в глазах обитателей Брюгге. Он принес Мюриэлле в подарок розу, и она позволила ему погладить свои пальцы при поцелуе. Однако чтобы не торопить события, он также постарался уделить внимание и той даме, которая за столом оказалась с ним рядом. Та с удовольствием откликнулась на легкие заигрывания.
Как он и надеялся, пиршество не затянулось надолго. Свою даму он сопроводил до самых дверей и там любезно с ней простился. У входа в дом она обернулась, сжимая в пальцах его розу. Разумеется, Саймон еще стоял на дороге. Он поклонился. Затем, отпустив лакеев, направился прочь по пустеющим улицам, низко надвинув капюшон плаща. Праздные мысли его крутились вокруг белой кожи и темных волос красотки Рид, и прочих ее прелестей, на которые она, несомненно, будет с ним щедра. К дому Беткине он подошел уже в состоянии радостного возбуждения и там дал ему выход в нескольких мгновениях величайшего наслаждения, однако не счел нужным повторять это удовольствие.
Он не мог оставаться здесь на всю ночь. Он и без того задержался дольше, чем планировал, и вышел, когда уже совсем стемнело. Давно стихли городские шумы и голоса уставших рабочих. Рыночная площадь оказалась ярко освещена, и по звукам приглушенных голосов можно было определить, где именно город расставил стражу, дабы охранять все приготовления к завтрашнему турниру. Были и иные шумы, хрюканье свиней, кошачий визг, детский негодующий плач за освещенным окном. Рулады храпа из-за приоткрытых ставен. Плеск воды в канале. Гулкий отголосок одиноких шагов, пересекающих мост. Из нескольких мест разом доносился приглушенный собачий лай.
Когда-то он потерял здесь отличного пса. И хорошенькую, пухленькую девицу.
Поднялся ветер, и с собой он принес странный шум, над происхождением которого, застыв в неподвижности посреди рыночной площади, задумался Саймон. Такое впечатление, что на окраине города кто-то заранее репетирует завтрашний турнир. Точно уменьшенная копия, — вопли, рев толпы, слабые, точно голос моря в дыхании раковины.
Новый порыв ветра, — и новая волна звуков. Он напряженно прислушался, словно пытаясь подкрепить слух всеми прочими чувствами. Колокольный звон, раздавшийся прямо над головой, на несколько мгновений оглушил его.
И вновь он раздался, этот громогласный удар, сотрясающий всю звонницу, и еще раз, и еще. Кто-то закричал, свет зажегся в окне, затем в другом. Хлопнула дверь. Колокол звонил и звонил, а заглушая его, голос, усиленный рупором, словно глас самого Всевышнего, выкрикивал что-то с верхушки колокольни. Колокол означал пожар, а человек с рупором указывал место: красильни и дом семьи Шаретти.
Разумеется, миновали те времена, когда все дома строились из дерева и соломы, и огонь мог уничтожить город за какой-то час. Теперь кирпичи и камень, черепица и сланец стали надежной преградой огню, однако лестницы и чердаки по-прежнему были деревянными, а также внутренние перекрытия и стенные панели.