Путь Никколо
Шрифт:
Клаас покосился на свою нанимательницу и опустил голову.
— Думаю, тебе лучше ответить, — осторожно заметила она.
— Деньги перевели Медичи, — пояснил Клаас.
— Из Милана в Венецию, — так мне сообщили мои соглядатаи. Они явно решили, что твои услуги стоят этой оплаты?
Клаас уперся взглядом в пол.
— Они решили, что дело того стоит, потому что я дал им неправильный курс для Венеции, в одном из писем, которое вскрыл. Оно не было зашифровано.
— Ты подделал депешу? — воскликнул толстяк. Марианна де Шаретти вновь побледнела.
— Ты глупец, Клаас Теперь тебе конец.
— Но вы же никому не расскажете, — утешил ее Клаас слегка оживляясь. — А выгода будет немаленькая.
— Я не скажу, — подтвердила Марианна де Шаретти. — Но разве ты забыл, кто он такой?
— Нет, не забыл.
— Я рад, — толстяк поднял руку. — Подойди сюда, недоумок.
Клаас шевельнулся, затем послушно обогнул стол и встал там, где ему было велено.
Джордан де Рибейрак посмотрел на него.
— Ты совершил нелепое покушение на жизнь моего сына Ты не смог убить его. Но ты ведь намерен попытаться вновь, не так ли? Как только получишь денег и немножко власти, и люди больше не будут смеяться над тобой и сажать в тюрьму. Вот откуда эти внезапные амбиции?
— Ваш сын? — переспросил Клаас. — Почему вы решили, что с деньгами мне будет проще убить его?
Толстяк не сводил с него взгляда.
— Ты с ним дрался, — заявил он.
— Это он дрался со мной, — покачал головой Клаас. — Насколько я слышал, прежде вы не интересовались его существованием. Так с чего вдруг теперь эта внезапная защита? Вы не сможете поправить то, что с ним неладно; слишком поздно. Вы не сможете изменить то, что неладно со мной; вы даже не знаете, что это такое.
— Ты меня недооцениваешь, — возразил Джордан де Рибейрак. — Я мог бы начать с твоего имени.
Марианна де Шаретти воскликнула:
— Но ведь он ничем не навредил Медичи! Толстяк обернулся к ней.
— Изменить рыночный курс к своей выгоде? Демуазель, это воровство, а мы все знаем, как наказывают за воровство. Известно ли ему, чьим бастардом он является?
Она покраснела.
— Известно, — отозвался Клаас.
— О, да, — промолвил толстяк. — Как бы я ни относился к своему сыну, но когда кто-нибудь пытается хоть пальцем тронуть члена моей семьи, я стараюсь узнать об этих людях как можно больше. Думаю, я уже показал это тебе. Так поговорим же теперь о незаконнорожденных. Ты говоришь, что знаешь. Знаешь о своей бедной глупой матушке, которая сношалась с лакеями?
Громкий треск. Это демуазель ударила кулаком по столу. Клаас взглянул на ее руку, затем на лицо. Она побагровела.
— Месье виконт, вы можете идти. Толстяк также не сводил с нее взгляда.
— С какой стати? Это старая история, никто и не оспаривает ее. Вам ни к чему тревожиться, демуазель. Мальчишка не родной вам по крови. Ваша сестрица была лишь второй женой его деда. Вы всего лишь приходитесь ему двоюродной бабкой по браку, точно так же, как женевский торговец Жаак де Флёри является его двоюродным дедом. Тебе приятно было навестить его, Клаас? — осведомился месье де Рибейрак. — Ты же проезжал через Женеву.
— Его я тоже не убил, — сказал Клаас. — Я разочаровал его жену, но это другая история. По-моему, вы досаждаете госпоже де Шаретти.
Судя по ее виду, она не была благодарна ему за вмешательство. Ее дыхание участилось.
— Госпожа де Шаретти вполне способна сама выпроводить джентльмена из своего дома, если он того заслуживает. Это все, чего вы хотели, месье де Рибейрак? Предупредить Клааса, чтобы он не трогал вашего сына? Я уже сказала вам прежде, монсеньер, ваш сын — мстительный человек.
— Он вам не нравится, — заметил толстяк, внимательно рассматривая ее.
— Он хорош собой, и у него много друзей, я уверена, — ровным тоном отозвалась она. — Нет, он мне не нравится.
— Леди Кателине ван Борселен тоже, — отметил толстяк. — Вы правы. Он получил неподходящее воспитание. Но кто же способен исправить это, кроме отца? — Его губы растянулись в улыбке, затем, поджимая многочисленные подбородки, внезапно округлились в уродливой пародии на обиженную гримасу. — Но я проживаю во Франции, и кому же я могу доверять здесь? Кто станет следить за всеми передвижениями Саймона, доносить мне о том, что он делает, предупреждать, если он окажется замешан в недостойных интригах, или завяжет неподобающие знакомства, или забудет о чести своей семьи?
Он помолчал, затем добавил с широким жестом:
— Кто, как не юный доносчик, над которым нависла угроза разоблачения? Ты, мой дорогой Клаас, станешь тенью моего сына, моим личным соглядатаем. Вот зачем я пришел — чтобы взять тебя на службу.
Клаас ответил не сразу. Никто не прерывал его размышлений. Он анализировал это положение, как головоломку. Половины деталей недоставало.
И наконец:
— Потому что, монсеньер, вы хотите, чтобы я убил его?
Толстяк улыбнулся, но ничего не сказал.
Клаас продолжил еще медленнее:
— Или потому что после этого разговора вы сможете быть уверены, что я не убью его, опасаясь, что это может доставить вам удовольствие?
Улыбка толстяка сделалась шире.
— Какая утонченность! Еще немного, и ты заставишь меня называть тебя Николасом. Так ты сделаешь это?
Демуазель, по-прежнему сидевшая за столом, чуть заметно шевельнулась, но тут же заставила себя замереть. Клаас не обратил на это внимания. Он стоял перед виконтом, чувствуя биение пульса во всем теле, вплоть до подошв. И наконец, тщательно выговаривая слова, отозвался:
— Вы позабыли собственное достоинство. Даже простолюдин волен не иметь дела с животными.
Упираясь ладонями в поручни кресла, гость медленно поднялся. Ростом не ниже Клааса, но в два раза крупнее, сейчас он медленно вздымал свою тушу, неумолимо, точно причальный кран, пока не оказался лицом к лицу с молодым человеком. С такой же медленной фацией он поднял толстую руку, вытянул ее, словно танцор, высоко над головой.
Пальцы, унизанные перстнями, чуть согнулись, словно он хотел помахать кому-то в знак приветствия. Затем месье де Рибейрак стремительным движением опустил руку, по-прежнему ладонью к себе, тыльной стороной ударив Клааса по щеке и до крови рассекая перстнями кожу от глаза до подбородка. Затем он отдернул кисть и опустил ее.