Путь русского офицера (сборник)
Шрифт:
Но не в этом главное. Смерть вождя нанесла последний удар утомленной нравственно и физически пятидневным боем армии, повергнув ее в отчаяние.
Поэтому, ставя себе главной целью спасение армии, я решил сегодня с закатом снять осаду Екатеринодара и быстром маршем, большими переходами вывести армию из-под удара екатеринодарской группы большевистских войск.
Возражений не последовало. Мы приступили к обсуждению маршрута, пользуясь сведениями кубанского атамана о настроении станиц и о существующих переправах через реки. Выбор был небольшой: на востоке Екатеринодар, на юге река Кубань, с единственной паромной переправой, на западе плавни и море; наш злейший враг – железная дорога опоясывала
И я отдал приказ Добровольческой армии с наступлением темноты двигаться на север, в направлении станицы Старовеличковской.
В темную ночь армия уходила от Екатеринодара в неизвестное.
Шли молча, понуро, подавленные, но в полном порядке; в движении колонн и обоза заметна была даже какая-то подчеркнутая исполнительность и дисциплина. Но когда с рассветом с бронированного поезда, увидевшего наш конный арьергард, открыли по нему артиллерийский огонь, отдаленные звуки его производили на колонну явно тягостное, доселе не замечавшееся впечатление и вызвали большую торопливость.
Необходимо было дать время улечься настроению и избегать боя. Этого, однако, сделать не удалось. Пройдя около 40 верст, авангард был встречен ружейным огнем из попутной станицы и завязал перестрелку. Скоро по нам открыли огонь одно или два большевистских орудия. Колонна продолжала путь, не задерживаясь и свернув лишь несколько вправо полевой дорожкой. Я выехал к кургану, возле станицы. Противник, к счастью, оказался плохо организованным. Наши части скоро ворвались в станицу, батарее не более чем тремя выстрелами прогнала неприятельские орудия, а появившиеся на горизонте во множестве подкрепления – повозки с большевистской пехотой – после двух-трех артиллерийских выстрелов умчались назад.
Так как и Старо– и Нововеличковская станицы оказались занятыми неприятелем, я приказал армии переправляться через реку Понура между двумя этими пунктами по двум мостам, возле немецкой колонии Гначбау, где и заночевать. Конница стала у переправы на хуторах.
Арьергард (ранее авангард) прикрывал это движение, занимая до ночи взятую станицу, которую большевики обстреливали артиллерией. Мост был испорчен, пришлось его долго чинить, и переправа продолжалась почти до рассвета.
На походе я узнал, что из станицы Елисаветинской не удалось вывезти всех раненых. Начальник обоза доложил, что окрестности были уже заняты противником, перевозочных средств одной Елисаветинской не хватало и пришлось оставить в ней 64 тяжелораненых из числа безнадежных и тех, которые безусловно не в состоянии были бы вынести предстоящие форсированные марши.
С ранеными оставлены врач, сестры и денежные средства. Глубокой болью сжалось сердце. Я не знал тогда, где смерть вернее. Но чувствовал, что язык цифр и фактов для них не убедителен, что они – обреченные – имели нравственное право осудить ушедших…
После 50-верстного перехода отдых в Гначбау вышел весьма относительный: колония не в состоянии была вместить всех, многим пришлось оставаться под открытым небом на улице.
План предстоящего похода заключался в том, чтобы, двигаясь на восток, вырваться из густой сети железных дорог и более организованного района борьбы «Кубанско-Черноморской советской республики», сосредоточиться на перепутье трех «республик» и трех военных командований – Дона, Кубани и Ставрополя и оттуда, в зависимости от обстановки, начать новую операцию.
Во исполнение этого плана 2 апреля нам предстояло прорваться через линию Черноморской железной
При таких условиях о скрытности движения и перехода через железную дорогу не могло быть и речи. И я решился на крайнее средство – отсидеться в Гначбау до темноты с тем, чтобы под покровом ночи скрыть свой марш и от Гначбауского и от Медведовского противника. Обоз приказал сократить до минимума: изъять все лишние войсковые повозки; бросить лишние орудия, унеся затворы и испортив лафеты, так как для оставшихся 30 снарядов достаточно было и четырех орудий; беженцам оставить по повозке на шесть человек, остальные порубить. В голову обоза поставить лазарет.
Части 2-й бригады выдвинулись за окраину, залегли и приостановили наступление противника. Но артиллерийский обстрел колонии продолжался с исключительной силой.
Этот день останется в памяти первопоходников навсегда. В первый раз за три войны мне пришлось увидеть панику. Когда люди, прижатые к реке и потерявшие надежду на спасение, теряли всякий критерий реальной обстановки и находились во власти самых нелепых, самых фантастических слухов. Когда обнажались худшие инстинкты, эгоизм, недоверие и подозрительность – друг к другу, к начальству, одной части к другой. Главным образом, в многолюдном населении обоза. В войсковых частях было лучше, но и там создалось очень нервное настроение. Вероятно, среди малодушного элемента шли разные разговоры, потому что в продолжение пяти-шести часов в штаб приходили вести одна другой тревожнее.
Получаю, например, донесение, что один из полков конницы решил отделиться от армии и прорываться отдельно… Что организуется много конных партий, предполагающих распылиться… Входит бледный ротмистр Шапрон, адъютант Алексеева, и трагическим шепотом докладывает, что в двух полках решили спасаться ценою выдачи большевикам старших начальников и добровольческой казны… предусмотрено какое-то участие в этом деле Баткина… что сводный офицерский эскадрон прибыл добровольно для охраны генерала Алексеева. От всякой охраны лично я отказался, но много позднее узнал, что тревожные слухи дошли до штаба 1-й бригады и полковник Тимановский [196] придвинул незаметно к штабу армии «на всякий случай» офицерскую часть.
196
Начальник штаба у Маркова. (Примеч. автора.)
Люди теряли самообладание и надо было спасать их помимо их собственной воли. Мы с Иваном Павловичем, который сохранял, как всегда, невозмутимое спокойствие, успокаивали волнующихся, спорили с сановными беженцами, добивавшимися права следовать чуть ли не с авангардом, и ждали с нетерпением наступления все примиряющих сумерек. Часовая стрелка в этот день, как всегда в таких случаях, передвигалась с необычайной медленностью…
Перед самым закатом приказал начать движение колонны на север, по Старовеличковской дороге. Движение замечено было противником, и лощину, где проходит дорога, большевики начали обстреливать ураганным огнем. Но уже спускалась ночь, огонь стал беспорядочнее, голова колонны круто свернула вправо и пошла на северо-восток по дороге на Медведовскую.