Путь в Европу
Шрифт:
В-третьих , поворот был подготовлен и тем, что в Польше была хорошая экономическая школа. При коммунистах она, разумеется, была марксистской, но идеология не убила в ней профессионализм. Наши экономисты еще в 1950-е годы готовы были осуществить реформу типа той, что впоследствии провели в Венгрии. Но тогдашний руководитель польской компартии Владислав Гомулка на это не пошел. Он, возможно, неплохо разбирался в политике, но об экономике у него были просто дикарские представления. Он мог, о чем сам с гордостью рассказывал, единолично и собственноручно исправлять представленный ему пятилетний план, руководствуясь только одному ему известными критериями. Так что наша высокопрофессиональная экономическая школа коммунистической системой оказалась не востребованной. Но школа эта существовала и развивалась. Из нее-то и вышел Лешек Бальцерович, осуществивший в Польше шоковую терапию.
Наконец, в-четвертых , либерализация экономики соответствовала, как я думаю, индивидуалистической
Все эти факторы, обусловившие начало и успех наших реформ, действовали совокупно, дополняя друг друга. Они сошлись, как в древнегреческом театре с его единством места, времени и действия. Благодаря этому и стал возможен общий позитивный эффект преобразований.
Евгений Ясин:
Мне показалось, что в вашем изложении картина выглядит несколько идеализированной. Ведь вскоре после начала либеральных экономических реформ к власти в Польше пришли бывшие коммунисты, переименовавшие себя в социалистов. Да и последующий успех братьев Качинских, апеллировавших к традиционалистским архетипам, тоже вряд ли случаен. Поэтому я и спрашивал о том, как воспринимает сегодня польское население начальный период ваших реформ.
Мне это тем более интересно, что через два года после вас русские либералы сделали примерно то же самое. Теперь люди их проклинают, а власти не без успеха такие настроения подогревают: вот, мол, либералы все развалили, а нам теперь приходится «спасать Россию». У вас было иначе?Ярослав Браткевич: Такого отношения к реформаторам социалистической экономики, как в России, в Польше нет. Большинство понимает, что последующие успехи страны стали возможны благодаря тем, кто осуществлял шоковую терапию. Но правда и то, что многие поначалу их реформами, позитивные результаты которых сказались не сразу, были недовольны. Поэтому потенциал доверия к «Солидарности» начал быстро иссякать, и уже парламентские выборы 1993 года выиграли экс-коммунисты…
Игорь Клямкин (вице-президент Фонда «Либеральная миссия»): Но еще до этого «Солидарность» раскололась, и на первых ваших президентских выборах 1992 года главе реформаторского правительства Тодеушу Мазовецкому противостоял Лех Валенса, шедший на выборы с критикой либеральных реформ, которые осуществлялись якобы в интересах «новой номенклатуры» и в ущерб большинству народа.
Ярослав Браткевич:
Это так. Но после победы Валенсы ни одному из осколков распавшейся «Солидарности» консолидировать прежний ее электорат не удалось (необходимость склеивания этих осколков в крупные блоки была осознана лишь к следующему избирательному циклу). Во времена глубоких социальных трансформаций маятник общественных настроений всегда очень сильно колеблется. Теперь амплитуда его колебаний значительно меньше, но тогда она была очень большой.
Преобладающая часть трудностей, которыми были отмечены первые годы реформ, давно уже в прошлом. Однако некоторые негативные последствия, в той или иной степени характерные для социально-экономической трансформации всех посткоммунистических стран, оказались более долгосрочными.
Прежде всего я имею в виду явление, которое часто называют политическим капитализмом. Это когда политический статус создает возможность для извлечения экономической ренты. Или, пользуясь выражением братьев Качинских, речь идет о своего рода бриджевом столике, за которым располагаются политики, бизнесмены, спецслужбы и криминал, ведущие взаимовыгодную игру. Я не знаю, насколько широко это явление распространено сегодня и как оно со временем видоизменялось, но определенный отпечаток на отношение людей к реформам и реформаторам оно накладывает и сейчас.
И, наконец, существует часть населения, которая просто не сумела воспользоваться теми благоприятными возможностями, которые благодаря этим реформам открылись. Речь идет о людях, в менталитете которых каким-то странным образом переплетаются традиционализм, проявляющийся в привязанности к одному виду деятельности и стойкой непредрасположенности менять его, и советизм, проявляющийся в иждивенчестве. Многие из них раньше работали в крупных совхозах. Есть регионы, где таких совхозов было немало, и там особенно хорошо видно, что происходит с теми, кто не нашел свой путь в новую Польшу.
Эти люди, привыкшие к государственной опеке и гарантированной занятости, полностью деморализованы. Они не знают, что им с собой делать. Они, как птенчики, привыкли открывать рот и ждать, когда кто-то что-тоЕвгений Ясин: Политическим представителем этих людей. Но я бы не хотел, чтобы мы сейчас погружались в политическую тематику. О политике нам предстоит говорить отдельно.
Ярослав Браткевич:
Хорошо, но несколько слов мне все же сказать придется, чтобы ответить на ваш вопрос. Братья Качинские и их партия стали своего рода магнитом, впервые притянувшим к себе, как опилки железа, разрозненные группы недовольных людей – особенно из провинций Восточной Польши. И оказалось, что это достаточно широкий круг людей, которые раньше даже голосовать не ходили, так как не видели на политической сцене партий и лидеров, чьи программы и лозунги соответствовали бы их настроениям, их неприятию посткоммунистической реальности. И вдруг они получили братьев Качинских, которые заговорили на понятном им языке недовольства и раздражения.
Так что, отвечая на ваш вопрос, могу сказать, что в Польше и сейчас есть немало недовольных тем, что прежний уклад жизни рухнул, что сосед разбогател, или чем-то еще. Они не приемлют не только инициаторов шоковой терапии, но и все, что происходило в стране на протяжении посткоммунистического периода.Ежи Рутковский (советник посольства Польши в РФ):
Но все же в целом отношение в Польше к либеральным реформам и реформаторам иное, чем в России. Эти реформы не воспринимаются большинством населения как провал, распад или что-то в том же роде. Да и вообще то время уже выглядит в глазах поляков отошедшим в историю. Хотя бы потому, что между ним и днем сегодняшним – такое крупнейшее событие в жизни страны, как ее вступление в Европейский союз. Дискуссии по отдельным вопросам еще идут. Например, о том, не слишком ли много банков в руках иностранцев. Или о пространстве нищеты, которое образовалось после приватизации совхозов. Но общее направление реформ под сомнение не ставится, споров о том, правильно ли действовали либеральные реформаторы или все можно было сделать иначе, уже не ведется.
Несколько лет назад такие споры еще имели место. Но и они касались не общей направленности, а темпов перемен.
Темпы действительно были стремительными, а социальные последствия реформ – очень болезненными. Реформы начинались, когда инфляция в стране, вызванная товарным дефицитом, составляла 300—400%. В этой ситуации реформаторы отпустили цены на свободу, отказавшись от административного контроля над ними. Им говорили, что они хотят гасить огонь, заливая его бензином. Потому что наши производители, освобожденные от государственного контроля, взвинтили цены еще больше. Но последовали решения, открывшие Польшу для иностранных товаров, и в страну пошел импорт. Естественно, что цены стали падать, но столь же естественно, что открытие границ ударило по польским производителям, конкуренции с иностранцами не выдерживавшим.Понятно, что столь радикальные меры в сочетании с жесткой финансовой и бюджетной политикой поддержки у большинства населения не находили, что и подорвало доверие к «Солидарности» и ее лидерам.
Ситуация усугублялась еще и разрывом хозяйственных связей внутри СЭВа. Тем, что мы еще раньше отошли от межгосударственной торговли и перешли на межфирменную. И это тоже больно ударило по многим нашим предприятиям. Но даже тогда, повторяю, критика в адрес реформаторов касалась главным образом темпов перемен, а не их направленности. А со временем накал этой критики ослабевал, потому что уже на третьем году после начала реформ в Польше наметился экономический рост. Она стала первой посткоммунистической страной, восстановившей дореформенный уровень экономического развития. Темпы преобразований были стремительными, они проводились жестко и последовательно, но именно поэтому быстрыми были и позитивные результаты реформ.
Евгений Ясин: Вы пока ничего не сказали о приватизации. В этом отношении, насколько знаю, Польша среди лидеров реформ не числится.
Ежи Рутковский:
Более того, она до сих пор отстает от всех восточноевропейских стран. Мы быстро провели приватизацию мелких предприятий, а крупные реально начали приватизировать лишь в середине 1990-х.
В Польше было более сильное сопротивление этому процессу, чем где бы то ни было. Мощные группы влияния апеллировали к стратегическим интересам страны. Болезненные последствия либеральных реформ сказывались и на настроениях промышленных рабочих, которые опасались перехода их предприятий в частную собственность. Поэтому было решено согласовывать проекты приватизации с местными властями и проводить ее только при одобрении директоров и трудовых коллективов. Поэтому же на первом этапе она осуществлялась посредством раздачи ваучеров. Свою роль сыграло здесь и то, что большого интереса к покупке крупных предприятий среди потенциальных покупателей не наблюдалось.Андрей Липский (заместитель главного редактора «Новой газеты»): А приватизация в сельском хозяйстве? Как она проходила?
Ежи Рутковский: В 1990-е годы она была в основном завершена. В Польше существовало около полутора тысяч государственных сельскохозяйственных предприятий, земли которых в ходе приватизации были проданы частным лицам.
Евгений Ясин: Пора, наверное, переходить от истории к современности. Основные реформы проведены, Польша вошла в Евросоюз. Каковы у вас сейчас показатели экономического роста?