Путь в Европу
Шрифт:
Светлана Глинкина: Чем объясняется беспрецедентная острота противоборства на ваших последних выборах? Это было не соперничеством программ, а соревнованием в том, кто больше выдвинет в адрес соперника обвинений, не заботясь об их доказательности. По меркам ЕС, в который вступила Польша, такое поведение политиков выглядит по меньшей мере странно. Что это? Откуда это?
Ярослав Браткевич:
Это очень интересный вопрос, который и меня, признаюсь, очень волнует. Причину такого накала страстей я нахожу в том, что две партии, претендующие сегодня в Польше на власть, в чем-то очень существенном между собой близки. Обе они выросли из одного корня – из «Солидарности». Обе ориентированы на модернизацию страны. Наконец, обе они – «государственнические», но – не в том смысле, в каком это слово употребляется в России.
Дело в том, что через весь ХIХ век Польша прошла без своего государства. А после 1939 года у нас его не было еще полвека. При коммунистах, правда, государственность формально существовала, но поляки не считали ее полностью своей. Соответствующим было и отношение к ней. Люди привыкли государство обходить. Или дурачить его. Или бороться с ним, как неоднократно происходило в 1950–1980-е годы. Это формировало
Обе наши ведущие партии ставят задачу осуществления этой модернизации. Но способы решения задачи видятся им неодинаково. Учитывая же, что одна из них пытается опереться на поддержку традиционалистских слоев населения, нетрудно объяснить, почему она использует определенные приемы и определенную риторику. В глазах традиционалиста нет разницы между политическим противником и врагом. Ну а с врагами и говорить положено как с врагами… Естественно, что в эту войну втягивается и другая сторона.
А вообще-то я назвал бы это большевистско-меньшевистским синдромом. Ведь большевики и меньшевики тоже произросли из одного корня. И вы помните, конечно, о том, что так, как Ленин ненавидел меньшевиков, он не ненавидел никого. Ни октябристов, ни кадетов. Такие партии противостоят друг другу не на основе разных политико-идеологических доктрин, а на основе разного понимания одной и той же доктрины. В Польше мы наблюдаем сегодня нечто подобное. Причем в ситуации, когда враждующие партии ведут войну за голоса избирателей на свободных выборах, реально претендуя на власть.Андрей Липский: В связи с темой коррупции, оказавшейся у вас на переднем крае политического фронта, встает вопрос о судебной системе. У нас в России получил широкое хождение термин «избирательное правосудие». Он означает, что суды выносят приговоры по политическому заказу. За одно и то же преступление они одних могут сурово наказать, а других – оправдать. Возможны ли такие вещи в Польше?
Игорь Клямкин: У меня дополнение к этому вопросу. Литовские коллеги рассказывали нам, что у них в стране суды проявляют робость и безволие в случаях, когда им приходится разбирать дела политиков и высокопоставленных должностных лиц. Вы говорили о том, что в Польше имеет место феномен «политического капитализма». Или, пользуясь приведенным вами выражением братьев Качинских, «бриджевого столика». Можно ли сказать, что за этим столиком рядом с политиками, бизнесменами, спецслужбами и криминалом находятся и судьи?
Ярослав Браткевич:
Какие-то из названных явлений существуют и у нас. Насколько широко они распространены, я не знаю. Однако «избирательное правосудие» в том виде, в каком оно, судя по вашей прессе, культивируется в России, в Польше невозможно, как невозможно оно в любой другой стране Евросоюза. Правда, «Гражданская платформа» постоянно упрекает лидеров «Права и справедливости» в том, что они пытаются оказывать политическое давление и на прокуратуру, и на суд. Если это действительно так, то это не соответствует ни праву, ни справедливости в их европейском понимании. Но раз уж об этом зашла речь, то я хотел бы сказать о более общей проблеме, которая в Польше пока далека от решения.
Я имею в виду не качество нашей правовой системы само по себе. Я имею в виду то, что препятствует достижению ею того уровня качества, который соответствует европейским стандартам.
Недавно я участвовал в конференции, которая проходила в Мексике. Она была организована международным сообществом «Community of democracies». И я слышал, как мексиканцы, уругвайцы, филиппинцы, представители африканских стран рассуждали о коррупции и ее причинах, главной среди которых называлась эгоистичность элит . Они не склонны просчитывать риски, которыми сопровождается для них самих непрозрачность государства и бизнеса. Они предпочитают подсчитывать только сиюминутную выгоду для себя, из этой непрозрачности извлекаемую. Ответом на такую нерасчетливость может быть лишь недовольство и раздражение населения. Вот и в Польше качество элиты оставляет пока желать лучшего. А следовательно, и качество нашей демократии.
Потому что демократия – это и есть прежде всего высокое качество элиты. Очень важно, конечно, чтобы в ней был консенсус относительно соблюдения демократических правил политической игры. Но этого недостаточно. Если этос элиты не включает в себя ценности общественного служения, civil service, то о развитой демократии говорить преждевременно. Реакция же на ее недоразвитость может быть и часто бывает традиционалистской, при которой недовольство элитой сопровождается упованием на сильного правителя, способного «навести порядок». Однако этос элиты ни один такой правитель до сих пор не изменил.Андрей Липский: До сих пор не было и прецедентов изменения качества элиты при отсутствии давления на нее со стороны общества. В России только ленивый не ругает сегодня элиту. Однако все чаще говорят и о том, что при политической инертности населения, отсутствии у него навыков общественной самоорганизации и потребности в ней элита будет вести себя так, как ведет себя сегодня. В России нет демократии, потому что общество у нас не стало гражданским. Гражданским же оно не стало потому, что в стране дефицит граждан. А каков сегодня средний поляк? Насколько он исторически состоялся как гражданин?
Ярослав Браткевич:
Гражданственность при демократии и гражданственность в условиях, когда демократия имитируется, – это разные вещи.
При демократии гражданственность проявляется в участии в выборах, в сознательном рациональном выборе населением людей для осуществления властных функций. Тем самым человек не только участвует в формировании государственной власти, но и возлагает на себя ответственность за нее. Так вот, в последних наших выборах участвовало чуть больше половины поляков. Означает ли это, что те, кто не участвовал, до гражданственности еще не доросли? Да, означает. Но ведь и в западных странах мы сплошь и рядом наблюдаем не менее массовый апсентизм. И дело тут не в том, что люди полагают, будто от их голосования ничего не зависит. Просто они считают,Но бывают ситуации, когда вопрос о победителе начинает выглядеть таким, от которого зависит судьба страны, общее направление ее развития и ее образ в мире. И тогда выясняется, что потенциальных граждан в стране гораздо больше, чем казалось, что мы и наблюдали в Польше осенью 2007 года. Мы увидели также, что потенциал гражданственности сосредоточен прежде всего в молодом поколении. И это вселяет оптимизм.
В чем еще проявляется гражданственность? Я думаю, она проявляется и в том, как предприниматель относится к уплате налогов. Если человек сознательно платит налоги, то тем самым он обнаруживает сознательное отношение к своему государству, к своей стране. Он понимает, что такое отношение и в его собственных интересах, ибо чем больше у государства финансовых ресурсов, тем лучше будут полиция, образование, здравоохранение, тем лучше будут дороги. Но такое сознательное отношение возможно лишь тогда, когда человек уверен, что государство не коррумпировано. Если же оно коррумпировано, то гражданственность должна проявляться в противоборстве коррупции, в стремлении изменить качество национальной элиты. А это, в свою очередь, предполагает сознательное участие в политике. В том числе и через структуры гражданского общества.
Готовность добровольно платить налоги постепенно укореняется в польском бизнесе. Теневые отношения в экономике все еще имеют место, но сфера их действия постепенно сужается. Особенно после нашего вхождения в Евросоюз. Но это значит, что в бизнесе увеличивается потенциал гражданственности. А вот что касается интереса к политике и желания влиять на нее, то здесь – проблема.
У многих из тех, кто активен и успешен в бизнесе, просто нет времени заниматься политикой. Я знаю немало молодых людей, которые являются настоящими трудоголиками, работающими на полный износ. И они порой даже понятия не имеют о том, что происходит на политической сцене и чем отличаются друг от друга разные партии. Можно ли рассчитывать, что в данном отношении что-то изменится? Можно, но на это потребуется время. По мере рационализации бизнеса у предпринимателей начнет появляться досуг, и тогда многие из них всерьез озаботятся качеством нашей государственности и будут искать способы своего влияния на него.
Ну и, конечно, очень важна самоорганизация населения на низовом уровне. Она тоже развивается, но пока еще не очень развита.
Игорь Клямкин: Самоорганизация в значительной степени зависит от развития местного самоуправления. Как обстоит с ним дело в Польше? Насколько оно самостоятельно – прежде всего в финансовом отношении?
Ярослав Браткевич:
Радикальная реформа местного самоуправления была проведена у нас еще первым реформаторским правительством Мазовецкого. Избираемым населением институтам местной власти было передано решение целого ряда важных общественных функций, касающихся просвещения, транспорта, жилья. Передано вместе с недвижимостью и финансовыми средствами. Источники доходов муниципалитетов – местные налоги (подоходный и корпоративный) и доходы от недвижимости (налоги, сдача в аренду, продажа). Существуют, разумеется, и субсидии из госбюджета.
Так что в Польше сейчас вполне современная система местного самоуправления, близкая к европейским стандартам. Однако здесь нет прямой связи с общественной активностью самого населения и уровнем его самоорганизации, который, повторяю, пока невысок. В ситуации emergency, как я уже говорил, поляки организуются легко и быстро. А в обычной, повседневной жизни сказывается их индивидуализм: каждый настроен работать только на себя. Можно сказать, что в смысле самоорганизации населения у нас еще почти все впереди.Андрей Липский: А какую роль во всем этом играют польские СМИ? Как влияют они на качество вашей элиты? На борьбу с коррупцией? Не сказывается ли и на их деятельности противоборство модернистов и традиционалистов на политической сцене?
Ярослав Браткевич:
Тема коррупции в наших СМИ – одна из основных, что влияет, естественно, на общественную атмосферу в стране. Но разные группы населения воспринимают это в соответствии со своим менталитетом. Что касается свободы и независимости СМИ, то здесь особых проблем, по-моему, нет.
Я, например, по вечерам смотрю информационные программы двух наших ведущих телеканалов. Некоторые различия между ними улавливаются: первый канал несколько сдержаннее, чем второй, относится к «Гражданской платформе» и дает о ней меньше информации. Но говорить на этом основании об ущемлении свободы журналистов было бы нелепо. Оказывать на них давление бессмысленно – не позволят. Они у нас очень зубастые.Игорь Клямкин: У меня еще один вопрос, который подводит нас к следующей теме, касающейся внешней политики. Несколько польских интеллектуалов объясняли мне суть противостояния ваших модернистов и традиционалистов таким образом, что первые ориентируются на более глубокую европеизацию, а вторые – на достижение как можно большего суверенитета внутри объединенной Европы. Это так?
Ярослав Браткевич:
Объяснение не такое уж и глупое. Позиция партии «Право и справедливость» по отношению к Европе во многом объясняется тем, что в ней почти нет специалистов в области внешней политики. А если у человека нет глубоких знаний, то он обычно склонен оперировать архаичными стереотипами.
Таким стереотипом, которым руководствуется «Право и справедливость», является понимание Евросоюза как пространства борьбы интересов и баланса сил. Между тем ЕС – структура принципиально нового типа, которой конфликтогенная идеология баланса сил попросту противопоказана. При этом «Право и справедливость» исходит из того, что Европа с ее культом политкорректности стала слишком декадентской и что Польша несет в себе более глубокое, чем западные европейцы, понимание самой сущности Европы.
«Гражданской платформе» такие представления чужды. Она считает, что Польша уже член европейской семьи и ей предстоит развиваться внутри этой семьи, чтобы поляки могли в полной мере почувствовать себя европейцами.
Но при всех расхождениях между двумя партиями я не склонен придавать этим расхождениям очень уж большое значение. Они относятся главным образом к области риторики. На деле же «Право и справедливость» не может руководствоваться в Евросоюзе идеологией борьбы интересов, а «Гражданская платформа» отнюдь не одержима желанием растворить Польшу в ЕС, как каплю чернил в большой кастрюле воды.