Путь в Селембрис
Шрифт:
Мчится рыцарь. Нет страха. Нет сомнений. Несётся серебряной стрелой. Ещё немного. Ещё чуть-чуть. Ещё прыжок — и столкновение!
Резкий взмах пламенеющей руки. И длинный красный хвост с шипами рассёк бледнеющий туман. И не туман это. И не ледяной! Это пламя! Взлетело разом, словно взорвался Сидмур! Багровое, гудящее от ненависти пламя кинулось навстречу и стало пожирать траву и землю!
Летит сидмурский конь, бесстрашно прыгает через потоки ревущего огня! Нет разума в нём, нет опасений за себя! Пока всадник пылает жаждой боя, пока им не владеет ужас, конь повинуется
Расхохотался демон. Гулкий хохот прибил к земле языки огня. Лембистор стал огромен. Чудовищный хвост взметнулся и оглушительным ударом рассёк землю. Двумя взрывами выросли за спиной дракона крылья. Раскинулись и мечами огненными оперились.
— Сразимся, рыцарь!
Безумие несёт меня. Так бежит утративший рассудок по краю пропасти бездонной. Так бросается самоубийца с крыши. Утрачены все чувства, сгорели все слова. Нет пощады в огненной стихии! Зачем я здесь?! На что надеялся?! С кем вздумал воевать?! Кто обольстил меня?! Кто вдул в уши неверные и льстивые слова?!
Сталь дивоярская, спасай меня! Лишь на тебя надежда!
С отчаяньем безумца, силящегося перепрыгнуть пропасть, он взвился на чёрном скакуне своём. Иди сюда, Лембистор! Дай стали впиться в огненные чешуи! Иди сюда, проклятый демон! Дай Дивояру укусить тебя!
Взлетел дракон, как огненная буря. И молчаливое, кипящее холодными клубами небо, взревело и затрепетало бешенством. И изрыгало кровь.
Он ослеплён. Где конь? Гдё чёрный сидмурийский конь?! Кругом лишь пепел и огонь. Ищет меч врага. Рассекает пламя, спасая рыцаря от чудовищного жара.
Из бешено вращающегося ада, из крика погибающих от страха душ, вырвалась раскалённая змея. Мгновенно обвилась вокруг серебряных доспехов и рванула. Закружился рыцарь, как волчок. Разлетелись скорлупками оплечья, панцирь, шлем, поножи. Взлетел и вспыхнул, и пропал серебряный плюмаж. Скрылась в пламени, исчезла священная сталь Дивояра. И рыцарь безрассудный рухнул в беспамятство, как в пропасть.
Холод тьмы. Молчание и неизвестность. Где я? Что со мной? Лён, это ты? Да, Лён, это я.
У меня ещё есть лицо? Я ещё жив? Зачем? Со мной ли это было? Или это только страшный сон, когда так хочется проснуться? Дайте мне проснуться!
Я сейчас умру.
Он застонал и принялся дрожащими пальцами ощупывать себя. Тупое удивление: он вправду жив. Или только снится? Да, да, жив!
— Где я?! Мама!..
Молчание.
Неверными руками он шарил по холодным плитам пола. Потом прильнул к нему щекой. Память об огне жгла, как огонь. Закрыл бесполезные во тьме глаза. И ушёл в последнее прибежище, в сон.
— Лёня! Лёня!
— Нет!! Не надо!!!
— Лёнечка, ты что?!
Он вскочил. Увидел маму, отшатнулся. И тут же бросился и с горьким плачем обнял её за шею.
— Лёнечка! Всё, как ты сказал! Она вернулась!
— Кто?
— Наташа Платонова! Как ты сказал! Сегодня
Значит, Наташа возвратилась! Это уже кое-что. Почему же так пакостно на душе? Он больше не вернётся на Селембрис. Ни за что!
Лёнька встал, шатаясь.
— Что сегодня за день?
— Вторник, Лёня. Ты забыл? — мама неуверенно смотрела на него.
— Ты не пыталась говорить Платоновым про инопланетян?
— Нет, конечно! Достаточно с меня Семёнова. Он так и не поверил. Даже когда ты испарился с кастрюлей. Кстати, где кастрюля?
Он засмеялся, чтобы не заплакать. Кастрюля в Сидмуре, мама. А, может, у инопланетян. И пошёл в ванную, умываться.
Лицо в зеркале. Странно, никаких ожогов. И руки целы. Но, все-таки он изменился. Лёнька посмотрел на себя ещё раз и тихо засмеялся. Он себе понравился. Потом взял ножницы и обрезал длинные тёмно-рыжие космы. Прощай, Селембрис. Я не рыцарь. И у меня больше нет иголки.
Одноклассники. Видение из прошлой жизни. Что со мной? Сидмур как будто сжёг меня. Невообразимо далеко от меня этот мир. Немного скучный. Немного противный. Но, жить в нём можно. Только нужно сделать кое-что, пока Наташа не вышла в школу. Сегодня она осталась дома — слишком велик стресс. К тому же инопланетяне плохо её кормили.
Маргарита Львовна шла в школу. Голова болела, в душе — одна отрава.
Вчера весь вечер оболтус снизу, Вовка, гонял свой рок. Как обычно, врубит на полную катушку — чтоб на улице слыхали.
Этот Вовочка отравлял жизнь всему подъезду. После девятого класса, до которого его с трудом дотащили в школе, он нигде не работал и не учился. Здоровенный лоб, закормленный мамашей до оборзения. Примерно такой же, как и Тельмагин. Только тот получше учится. И мамаши у них одинаковые. Их приход в школу походил на смерч. Говорить с ними было бесполезно. Да и о чём можно говорить с женщиной, позволяющей себе выпить посреди рабочего дня? Хорошо ещё, что Маргарите Львовне не приходилось его учить.
Вовочка с кучкой других таких же лодырей часами гоготал на лестничной клетке. Мат, плевки, окурки. Все стены исписаны похабщиной.
Концерт за стеной умолк только в одиннадцать часов. К тому времени у Маргариты Львовны разыгралась безжалостная мигрень. Она лежала на диване с мокрым полотенцем и пыталась погасить пожар в мыслях.
Как она хотела, чтобы этого Вову побыстрее забрали в армию! И тут же мысли перескочили на армию. Будущим летом Серёжа закончит вуз и ему тоже придётся идти в армию. И в этой армии его встретят такие Вовочки — животные, скоты, уроды! Все их потребности сводятся к простым вещам — пожрать, напиться и оторваться над кем-нибудь. Как тяжело видеть по телевизору, когда показывают хороших ребят, изувеченных в армии, убитых этой падалью в погонах, доведённых до петли. От знакомых она с содроганием то и дело слышит: у этой удавился, у той убили, этот вернулся, как зверь стал — кидается на родителей. Из армии — в психушку, в больницу.