Путешественник
Шрифт:
Хотя в Трабзоне, на берегу Эуксина, или Кара, Черного моря, мы все еще оставались больше чем в двухстах фарсангах от Константинополя, но мы были рады впервые с тех пор, как покинули Акру в Леванте, оказаться на христианской земле. Мы с отцом решили не покупать новых лошадей, поскольку путешествовать верхом дяде Маттео было бы тяжело. Поэтому, прихватив то немногое, что осталось от наших вьюков, мы отправились на побережье и там после недолгих поисков нашли похожую на баржу gektirme — рыбачью лодку, капитаном которой был христианин-грек, а весь экипаж состоял из четырех его неуклюжих сыновей. С Божьего благословения он доставил нас до Константинополя, кормил нас всю дорогу и, благодарение Богу, запросил за свои услуги такую сумму, которая у нас была.
Это было очень утомительное и весьма неприятное путешествие, потому что экипаж gektirme всю дорогу забрасывал сети и вытаскивал одних только анчоусов, поэтому всю дорогу мы питались сплошными анчоусами вместе с пловом из риса, приготовленным на жире анчоусов. Мы жили и спали среди неизменного аромата анчоусов и дышали этим запахом всю дорогу. Кроме нас и греков на борту был еще и шелудивый пес; я часто ловил себя на мысли, что если бы мы уже не израсходовали все до последней монеты, то я бы купил эту собаку и предложил приготовить ее, только для того, чтобы не есть анчоусы. Однако, может, все было и к лучшему. Потому что если пес уже так давно находился на борту судна, то он наверняка уже мало чем отличался на вкус от анчоусов.
После тоскливого двухмесячного пребывания на борту нашей плавучей бочки с анчоусами мы наконец добрались до пролива под названием Босфор и поплыли по нему до устья реки, которая называлась Золотой Рог; по ней мы поднялись до большого города Константинополя, однако день был таким туманным, что я не смог разглядеть и оценить все великолепие города. Зато именно благодаря туману я наконец узнал причину, по которой на борту gektirme находилась собака. Один из сыновей капитана методично бил ее палкой, пока мы осторожно крались в тумане, отчего собака все время лаяла и огрызалась от боли. Я слышал и других невидимых собак, которые точно так же лаяли вокруг нас, а стоявший у руля капитан внимательно прислушивался к этим звукам. Отсюда я сделал вывод, что битье собак — подобно звону колокола в Венеции — было местным средством избежать столкновений судов в тумане.
Таким образом, наша неуклюжая gektirme на ощупь благополучно добралась до стен города. Капитан сказал, что он направляется на причал Сиркечи, предназначенный для рыбачьих судов, но отец уговорил его вместо этого отвезти нас к кварталу Фанар, который населяли венецианцы. И каким-то образом в этом густом тумане отец, хотя он последний раз был в Константинополе едва ли не тридцать лет тому назад, умудрился направить туда капитана. В это время где-то за пеленой тумана садилось солнце, и отец дрожал от нетерпения, бормоча:
— Если мы не попадем туда до темноты, нам придется провести на этой жалкой шаланде еще одну ночь.
Судно достигло деревянного причала почти одновременно с наступлением сумерек. Мы с отцом торопливо распрощались с греками, помогли дяде Маттео выбраться на берег, и отец старческой рысью повел нас сквозь туман, через ворота в высокой стене, а затем по запутанному лабиринту тесных улочек.
Наконец мы подошли к одному из похожих друг на друга зданий с нешироким фасадом. На первом этаже в нем была лавка, и отец издал радостный крик: «Nostra compagnia!» [239] — увидев, что в лавке горел свет. Он резким движением распахнул двери и провел нас с Маттео внутрь. Белобородый мужчина склонился над раскрытым гроссбухом на столе, заваленном учетными книгами, и что-то писал при свечке, которая стояла возле его локтя. Он поднял глаза и зарокотал:
239
Наша компания! (ит.)
— Ges`u, spuzzolenti sard`oni! [240]
Это были первые слова на венецианском наречии, услышанные мной за последние двадцать три года не из уст Никколо и Маттео Поло. Именно таким образом нас — «провонявших анчоусами» — встретил мой дядя Марко Поло.
И тут он в изумлении узнал своих братьев.
— Nico? Matteo? Tati! — Он живо вскочил со своего стула, и множество служащих за конторками принялись изумленно переглядываться при виде того, как мы засуетились, стали обниматься, похлопывать друг друга по спине, пожимать руки, смеяться, плакать и восклицать.
240
Господи, это надо же так провонять анчоусами! (ит.)
— Sangue de Bacco! [241] — вопил дядя Марко. — Che bon vento? [242] Но вы оба стали седыми, братишки!
— Да и твоя голова совсем побелела, братишка! — кричал в ответ мой отец.
— Где вас носило так долго? С вашей последней партией груза пришло письмо, что вы уже находитесь в пути домой. Но это было едва ли не три года тому назад!
— Ах, Марко, не спрашивай! Всю дорогу ветер дул нам в лицо.
— Да неужели? А я-то ждал, что вы прибудете на украшенных драгоценностями слонах. Представлял себе этакое триумфальное шествие с рабами-нубийцами, бьющими в барабаны. А вы тем временем потихоньку прокрались из туманной ночи, пахнущие, как промежность портовой шлюхи!
241
Черт возьми! (ит.)
242
Каким добрым ветром вас сюда занесло? (ит.)
— В мелких водах и рыбешка мелкая. Мы вернулись без гроша, жалкие и ограбленные. Мы — изгнанники, прибитые судьбой к твоему порогу. Но мы расскажем об этом позже. А сейчас познакомься, ты ведь никогда еще не видел своего тезку-племянника.
— Neodo [243] Марко! Arcistupendonazzisimo! [244] — С этими словами меня тоже заключили в сердечные объятия. — Benvegn`uto! [245] — И похлопали по спине. — Но наш tonazzo [246] братишка Маттео обычно такой громогласный. Почему он молчит?
243
Родственничек (ит.).
244
Потрясающе! (ит.)
245
С приездом; добро пожаловать! (ит.)
246
Крикун (ит.).
— Он заболел, — сказал отец. — Об этом мы тоже поговорим. Но погоди! Мы целых два месяца подряд ели одни только анчоусы, и…
— И они вызвали у вас ужасную жажду! Больше ни слова! — Дядя повернулся к своим служащим, разрешил всем идти домой и не приходить на работу на следующий день. Они встали и приветствовали нас громкими возгласами — уж не знаю, то ли потому, что мы счастливо вернулись, то ли потому, что они получили неожиданный выходной, — а затем мы снова вышли в туман.
Дядя Марко отвел нас на свою виллу на берегу острова Мармара, где мы переночевали, а потом еще провели целую неделю или около того, запивая добрым вином роскошные яства, перепробовав множество блюд, однако ни одно не было рыбным. Мы вволю мылись, оттирались щетками и мочалками в личном хаммаме дяди (здесь его называли хумон), отсыпались на роскошных кроватях, и его многочисленные домашние слуги все делали за нас, не давая нам пошевелить ни ногой, ни рукой. А тем временем дядя Марко отправил специального курьера с кораблем, спешащим в Венецию, чтобы оповестить донну Фьорделизу о нашем счастливом возвращении.
Когда я почувствовал, что отдохнул, слегка отъелся и стал пахнуть вполне прилично, то познакомился с сыном и дочерью дяди Марко: Никколо и Марокой. Они оказались примерно моего возраста, но кузина Марока все еще была не замужем и бросала на меня наполовину любопытные, наполовину неприличные взгляды. Однако кузина мне не понравилась, и я не отвечал на ее заигрывания. Мне было гораздо интереснее посидеть с отцом и дядей Марко над учетными книгами Торгового дома Поло. Они быстро разуверили нас в том, что мы нищие. Мы были более чем богаты.