Путешествие на "Брендане"

Северин Тим

— Как же, знавал я Джона. Отличный мастер был.

— Мне говорили, что после женитьбы он вернулся в Ирландию. Может быть, вы знаете, где я мог бы его найти?

Не веря своим ушам, я услышал:

— Я не так давно связывался с Джоном О'Коннелом. Мне нужен был человек, чтобы помог с одним заказом, и я написал Джону, но он не был заинтересован.

Меня распирало возбуждение, но я укротил его, сказав себе, что Джон О'Коннел, наверно, живет в другом краю Ирландии.

— Вы не помните его адрес?

— Дайте подумать. — Еще одна томительная пауза. — Вроде бы он в Саммерстауне живет, где-то там. Чуть ли не на самой улице Саммерстаун Роуд.

— А где это — Саммерстаун?

Он удивленно воззрился на меня.

— Да

здесь же, на окраине Корка.

Боясь поверить такому везению, я посидел еще несколько минут, потом бросился к своей машине и поехал прямиком в Саммерстаун. Найти Саммерстаун Роуд оказалось несложно, и я постучался в дверь первого же дома, уповая на то, что в Ирландии обычно каждый знает всех живущих на его улице.

— Извините, вы не можете сказать, живет ли тут поблизости человек по фамилии О'Коннел? — спросил я.

— На этой улице живут три О'Коннела, — ответила мне хозяйка. — Вам который нужен?

— Я ищу человека небольшого роста, очень сильного, с широкой пятерней и мощными руками.

Все это были классические приметы шорника. Ответ последовал немедленно:

— Это Джон О'Коннел, он живет в доме семнадцать.

Я бегом пересек улицу и позвонил в дверь семнадцатого номера. Открыл человек, смахивающий на бочонок. Обветренное лицо труженика, привыкшего работать на свежем воздухе, могучие руки и плечи. Он вопросительно посмотрел на меня.

— Вы Джон О'Коннел… шорник?

— Верно, — удивился он. — Как вы меня разыскали?

Джон О'Коннел, один из самых искусных мастеров шорного дела, возвратился в Ирландию, не нашел в Корке применения своему искусству и пошел работать на стройку. Каких-нибудь два десятка километров отделяли его дом от верфи, где мы трудились. И он сохранил старые навыки, время от времени чиня друзьям кожаную обувь и школьные сумки. Я спросил, сохранился ли его рабочий инструмент.

— Жена ворчит, что я никогда ничего не выбрасываю, — усмехнулся он. — Подождите минутку, сейчас поднимусь и принесу.

Вернувшись с потертым кожаным саквояжем, Джон О'Коннел открыл его, и моим глазам предстал богатейший набор шорного инструмента, какой мне когда-либо доводилось видеть.

— Большая часть от отца досталась, — объяснил Джон О'Коннел. — Он был мастер по хомутам. Теперь то, конечно, хомутов не делают. Я был у него подмастерьем, весь курс прошел, прежде чем отправился в Англию.

Итак, Джон О'Коннел нашелся и согласился поработать с нами на верфи. Первое время он приезжал по вечерам, отработав положенные часы у себя на стройке. Потом мне удалось заполучить его на полный рабочий день, и я опять поражался, как благосклонна к нам фортуна. Джон был специалистом по хомутам — именно эта старинная ветвь шорного дела была ближе всего к нашей трудоемкой работе. И он принялся шаг за шагом обучать Джорджа, меня и набранных мной добровольцев. Мы учились сучить из кудели нитку в четырнадцать прядей. Все постигали с азов. Надев кожаные передники, складывали и сучили кудель, натирая ее дегтем в смеси с животным и пчелиным воском и скручивая на собственном бедре наподобие того, как скручивают сигары. Сперва получались какие то невообразимые клубки, которые невозможно было распутать, оставалось лишь выбросить в мусорный ящик. Джон О'Коннел только ухмылялся, не выпуская изо рта очередную сигарету, и заставлял начинать все сначала. Мало помалу мы освоили эту премудрость и наловчились легким движением кисти предупреждать образование петель. Но до самого Джона нам было далеко. Его руки двигались с немыслимой скоростью, и Джону не надо было следить взглядом за ниткой — она тянулась ровно и аккуратно, словно из машины. Как ни старались мы с Джорджем — скрутим по нитке, а у Джона уже две готовы.

Затем он приступил к сшиванию кож. Первым делом показал нам простую сдвоенную строчку. Научил, как правильно продевать дратву в иглу. Как быстрым уколом шорного шила протыкать кожу сантиметровой толщины и, не давая краям отверстия сомкнуться,

просовывать вслед вынимаемому шилу тупую иглу. Тут требовались зоркий глаз и верная рука. Замешкался на секунду — все, отверстия не найдешь. Долго нам казалось, что мы вообще никогда, не освоим приемов Джона. За четыре дня труда мы в среднем выдали каких-нибудь жалких пятнадцать сантиметров шитья в день, и это при том, что общая длина швов должна была составить три километра с гаком. Мы ломали иглы дюжинами, дратва рвалась и раскручивалась, кончики шильев обламывались, уколотые пальцы кровоточили. Наши руки были сплошь в порезах, и мы держали возле рабочего стола большую коробку с лейкопластырем. Руки Джона тоже кровоточили, но совсем по другой причине. Хотя он таскал кирпичи, кожа рук, отвыкшая за десять лет от шорного дела, стала слишком мягкой для этой работы. Натягивая рывком очередной стежок, он так резко напрягал могучие мышцы предплечья и плеча, что обмотанная вокруг кисти нить ножом врезалась в плоть. Но Джон только смеялся.

— Скоро заживет, — бурчал он при виде капель крови. — Через неделю руки войдут в норму, и уж тогда развернемся вовсю.

— А порезы не воспалятся? — спросил я его.

— Никогда. На вощеной дратве грязи нет. В старое время, бывало, за работой порежешься ножом — сразу воском замазываешь. И никаких тебе последствий.

Начали мы с того, что попроще: со средней части обшивки, сшивая кожи, как сшивают стеганое одеяло. Друзья и соседи из моего селения вызвались помочь, и мы увидели, что хороший стежок — результат не столько грубой силы, сколько сноровки. Одним это дело дается, другим нет. Нашим лучшим "новобранцем" оказалась худенькая девушка физической силы никакой, однако ее аккуратные тугие стежки не уступали прочностью сварному шву.

Когда мы освоили сдвоенный шов, Джон О'Коннел показал нам более быстрый хотя и более сложный прием — двуручный шов. Две иглы с двух сторон кожи продевали каждая свою нитку в отверстие, проделанное шилом. Обычно шорник один работает таким способом, зажимая кожу между коленями. Но бычьи кожи были слишком велики — средний размер 105X120 сантиметров, одному человеку сразу с двух сторон не дотянуться. А потому приходилось работать попарно. Один человек стоял у наружной стороны и прокалывал кожу шилом. Скорченный под опрокинутым каркасом партнер проталкивал иглу в светящуюся дырочку, ему навстречу шла вторая игла. Затем оба выбирали слабину и, кряхтя, дружно затягивали стежок. Успех зависел от терпения, ловкости и чувства ритма. Если получалось плохо, звучала безжалостная команда Джона О'Коннела:

— Распускай, распускай

Выхватит острый, как бритва, шорный нож и одним движением перечеркнет итоги целого дня напряженной работы.

Мало помалу дело двигалось. Две кожи на месте… четыре… шесть… И вот уже мы шьем второй слой. Джон одобрил качество работы, но меня тревожило наше отставание от графика. Нужны были еще люди, чтобы в намеченный срок спустить лодку на воду. Я уже прочесал свое и соседние селения, завербовал всех свободных друзей и домохозяек. Внезапно меня осенило. В Лондоне есть техническое училище, где, в частности, обучают седельному мастерству. Вот бы заполучить себе в помощь группу студентов Я не был знаком с преподавателем, знал только, что он некогда занимал должность мастера в фирме, делавшей седла для королевского двора. И я послал ему письмо, а затем позвонил по телефону.

— Здравствуйте, это Тим Северин. Я писал вам насчет средневековой лодки, которую сейчас строю. Как вы думаете, среди ваших студентов могут найтись желающие приехать и помочь нам? Это была бы для них хорошая практика, и я оплачу проезд.

Преподаватель явно колебался:

— Я уже говорил со студентами, они сразу загорелись. Но чему они научатся? Я не вижу смысла в том, чтобы они приобрели какие-нибудь никчемные навыки. И ведь им нужен руководитель.

— Я договорился с Джоном О'Коннелом, он руководит работой на верфи, — произнес я с мольбой.