Путешествие на "Кон-Тики"

Хейердал Тур

Однажды, когда мы сидели за обедом, с Торстейном произошел случай, какой бывает только в самых невероятных охотничьих рассказах. Он внезапно положил вилку и опустил руку в океан; прежде чем мы поняли, что случилось, вода забурлила, и большая извивающаяся золотая макрель очутилась среди нас.

Оказывается, Торстейн схватил конец лесы, медленно проплывавшей мимо нас, на другом конце которой висела на крючке совершенно ошарашенная золотая макрель, оборвавшая лесу Эрика, когда тот рыбачил несколько дней тому назад.

Не проходило дня без того, чтобы шесть, семь золотых макрелей не сопровождали нас, кружа вокруг плота и под ним. В плохие дни их могло быть только две или три, но зато назавтра их появлялось до тридцати или сорока. Обычно достаточно было предупредить кока за двадцать минут, если мы хотели получить к обеду свежую рыбу. Тогда он привязывал кусок шпагата к короткой бамбуковой палке и насаживал на крючок половину летающей рыбы.

Золотая макрель являлась в мгновение ока, в погоне за крючком бороздя головой поверхность воды, а за ней по пятам следовали еще две или три. Это была увлекательная рыбная ловля, а мясо только что пойманной золотой макрели было плотное и превосходное на вкус, напоминая одновременно треску и семгу. Оно не портилось два дня, а большего нам и не надо было, так как рыбы в океане водилось достаточно.

Знакомство с лоцманами происходило у нас иным путем. Акулы приводили их и после своей смерти оставляли нам для усыновления. Уже вскоре после нашего отплытия плот посетила первая акула. А затем они стали почти ежедневными гостьями. Иногда акула просто подплывала, чтобы осмотреть плот, и, описав вокруг один или два круга, отправлялась дальше на поиски добычи. Но чаще акулы пристраивались за кормой, как раз позади рулевого весла; там они лежали совершенно бесшумно, переводя взгляд с одного борта на другой, и лишь изредка чуть-чуть шевелили хвостом, чтобы не отстать от спокойно двигавшегося плота. Серо-голубое туловище акулы, находившейся у самой поверхности воды, в лучах солнца казалось буроватым; оно поднималось и опускалось вместе с волнами, так что спинной плавник все время угрожающе выступал из воды. Если море было бурным, то волны иногда поднимали акулу гораздо выше плота, тогда она величественно плыла к нам в сопровождении суетливой свиты маленьких лоцманов, державшихся перед ее пастью, и мы видели ее всю целиком, как в стеклянном ящике. В течение нескольких секунд нам казалось, что и акула и ее полосатые спутники вот-вот окажутся на самом плоту, но затем плот грациозно наклонялся в подветренную сторону, взбирался на гребень волны и спускался по другую сторону ее.

Вначале мы относились к акулам с большим почтением из-за их репутации и угрожающего вида. В этом заостренном туловище, представляющем собой огромный ком стальных мышц, была заключена необузданная сила, а широкая плоская голова с маленькими зелеными кошачьими глазами и громадной пастью, в которой мог поместиться футбольный мяч, говорила о безжалостной алчности. Когда человек у руля кричал «акула вдоль правого борта» или «акула вдоль левого борта», мы выскакивали на палубу, хватали ручные гарпуны и остроги и выстраивались вдоль края плота. Обычно акула бесшумно плавала вокруг нас, чуть не прижимаясь спинным плавником к бревнам. Наше уважение к акуле еще увеличилось, когда мы увидели, что остроги гнулись, как спагетти [33] , отскакивая от напоминавшей наждачную бумагу брони на спине акулы, а наконечники ручных гарпунов ломались в пылу схватки. Если нам и удавалось пронзить кожу акулы и добраться до ее мышц и хрящей, это приводило только к волнующей борьбе; вода вокруг нас кипела, но дело кончалось тем, что акула вырывалась и уходила, а на поверхности воды оставалось маленькое маслянистое пятно, постепенно расплывавшееся.

33

Спагетти — итальянские очень тонкие макароны без просвета внутри.

Чтобы сохранить наш последний гарпун, мы связали в пучок несколько самых крупных рыболовных крючков и засунули их в туловище золотой макрели. Затем мы спустили приманку за борт, предусмотрительно заменив лесу стальным многожильным тросиком, который мы прикрепили к концу нашей спасательной веревки. Медленно и решительно акула приблизилась; высунув голову над водой, она раскрыла свою серповидную пасть, рванув, схватила целиком золотую макрель и проглотила ее. Тут она и попалась. Завязалась битва, во время которой акула вспенила всю воду вокруг плота, но мы крепко вцепились в веревку и подтащили сопротивлявшуюся изо всех сил громадину к самым бревнам кормы; там она лежала в ожидании дальнейших событий и лишь широко разевала пасть, как бы желая запугать нас рядами своих острых, как пила, зубов. Набежавшая волна вкатила акулу на край скользких от водорослей бревен; набросив веревочную петлю на хвостовой плавник туловища, мы поспешно отбежали на почтительное расстояние и ждали, пока закончится военный танец.

В хряще первой акулы мы обнаружили наконечник нашего собственного гарпуна и вначале думали, что этим объясняется ее сравнительно слабое сопротивление. Но впоследствии мы таким же способом ловили одну акулу за другой,

и каждый раз без особого труда. Как бы ни дергала и ни упиралась акула, какого колоссального труда ни стоило бы подтягивать ее в воде, она становилась совершенно беспомощной и пассивной и никогда не могла полностью использовать свою чудовищную силу, если только нам удавалось туго натягивать лесу, не уступая ни сантиметра в этой борьбе — «кто кого перетянет». Акулы, которых мы вытаскивали на плот, обычно имели в длину от двух до трех метров и среди них попадались и голубые и бурые. У последних кожа, обтягивавшая массу мышц, была очень твердой; для того чтобы пробить ее острым ножом, мы должны были ударять изо всех сил, и даже тогда нож часто отскакивал. На животе кожа была столь же непроницаема, как и на спине, и единственным уязвимым местом являлись жаберные щели за головой, по пять штук с каждой стороны.

Когда мы вытаскивали акулу, на ее туловище обычно оказывались крепко прицепившиеся черные скользкие прилипалы. С помощью овального присоска на темени плоской головы они прилеплялись так крепко, что нам не удавалось оторвать их, хотя мы изо всех сил тащили за хвост. Но прилипалы сами могли отцепиться и в одно мгновение перебраться на другое место. Если им надоедало висеть, крепко присосавшись к акуле, когда их старый хозяин не обнаруживал намерения вернуться в океан, они спрыгивали с него и исчезали в щелях плота, чтобы поплыть на поиски другой акулы. А если прилипало не находил акулы, он временно присасывался к коже какой-нибудь другой рыбы. Прилипалы бывали разные — и в палец длиной и в тридцать сантиметров. Мы пробовали повторить старый трюк полинезийцев, к которому они иногда прибегают, если им удается заполучить живого прилипалу. Они привязывают бечевку к его хвосту и пускают в воду. Прилипало старается присосаться к первой попавшейся рыбе и вцепляется в нее так крепко, что удачливый рыбак может вытащить вместе с прилипалой и рыбу, на которой тот держится. Нам удачи не было. Всякий раз, как мы выпускали прилипалу с привязанной к его хвосту бечевкой, он стремглав уплывал и крепко присасывался к одному из бревен плота, думая, что ему попалась исключительно хорошая большая акула. И там он висел, как бы сильно мы ни дергали за веревку. Постепенно у нас появилось изрядное количество таких мелких прилипал; они, покачиваясь, упрямо висели среди ракушек на бревнах плота и путешествовали с нами по Тихому океану.

Но прилипалы были глупы и уродливы и никогда не становились нашими любимцами, как их веселые товарищи — лоцманы. Лоцманы — маленькие сигарообразные, полосатые, как зебры, рыбы, которые быстро плывут стаями перед мордой акулы. Свое название они получили из-за того, что по распространенному когда-то мнению, они служили лоцманами для своего полуслепого приятеля, указывая ему путь в море. На самом деле, они просто движутся вместе с акулой и если действуют независимо от нее, то лишь в тех случаях, когда в поле их зрения попадает какая-нибудь пища. Лоцман сопровождает своего господина и повелителя до последнего мгновения. Но так как он не может прицепиться к коже гиганта, как это делают прилипалы, он приходит в полное изумление, если его старый хозяин неожиданно исчезает в воздухе и не возвращается обратно. Тогда лоцманы начинают растерянно сновать взад и вперед в поисках хозяина и всегда возвращаются и вьются у кормы плота, где исчезла акула. Время идет, но акула не возвращается, и им приходится искать для себя нового господина и повелителя. А под боком, ближе всех — сам «Кон-Тики».

Если мы ложились на край плота и свешивали голову в прозрачную воду, нижняя часть плота представлялась нам брюхом какого-то морского чудовища; рулевое весло походило на хвост, а кили выступали наподобие тупых плавников. И между ними друг подле друга плавали все усыновленные нами лоцманы, которые не обращали никакого внимания на пускавшие пузыри головы людей; разве только одна-две рыбешки быстро шарахались в сторону и тыкались нам в нос, чтобы затем опять спокойно вильнуть обратно и занять свое место в рядах неутомимых пловцов.

Наши лоцманы патрулировали двумя отрядами: большая часть плавала между килями, остальные изящным веерообразным строем держались перед самым носом плота. Время от времени они стремительно бросались в сторону, чтобы схватить какую-нибудь съедобную безделицу, проплывавшую мимо; а после наших трапез, когда мы мыли за бортом посуду, могло показаться, что вместе с объедками мы высыпали в воду целый сигаретный ящик полосатых лоцманов. Они не пропускали ни одного кусочка, не исследовав его, и если он был не растительного происхождения, то немедленно проглатывался. Эти забавные рыбки ютились под нашим крылышком с такой детской доверчивостью, что мы, подобно акулам, испытывали по отношению к ним какое-то отцовское покровительственное чувство. Лоцманы стали морскими любимцами «Кон-Тики», и было установлено «табу», запрещавшее трогать их.