Путешествие на шлюпе «Диана» из Кронштадта в Камчатку в 1807—1809 гг. Том 1

Головнин Василий Михайлович

Штиль продолжался до 10 часов ночи, а потом ветр сделался от О; с полуночи 25-го числа перешел он к S и дул умеренно до 4 часов пополудни. Погода была ночью пасмурна и дождлива, а днем выяснело. В ночь мы прошли сквозь английский конвой, шедший в Каттегат. В 5-м часу после полудни нашел от SW прежестокий шквал с сильным дождем: мы едва успели убрать паруса; и лишь он прошел, как тотчас другой нашел, несравненно жесточе первого, тогда и начался самый крепкий ветр от SW. До ночи мы могли нести совсем зарифленный грот-марсель при двух штормовых стакселях, но после принуждены были и его закрепить. Буря продолжалась до 6 часов утра 27-го числа, а потом начала утихать. К полудню очень стихло, и мы тогда увидели вдали высокие горы норвежского берега в окружности мыса Фишер-Ланда. Шторм сей с начала и до конца дул жестокими шквалами, которые находили один после другого минут через 5 и 10, сильными порывами, с дождем или изморозью. Облака отменно быстро неслись по воздуху, и лишь туча показывалась на горизонте, то чрез несколько минут она уже была над головой. Шквал ревел и продолжался, доколе она совсем не проходила. Притом шквалы сии дули не так, как постоянный шторм: не занимали большого пространства моря. Многие из них проходили мимо нас очень близко, так что мы видели дождь, как он из туч опускался, и слышали шум ветра, но сами их не чувствовали. Во все сие время воздух отменно был холоден. После полудни сего числа ветр стал опять крепко дуть со шквалами из NW четверти; погода была пасмурна и дождлива, крепкий ветр продолжался до 4 часов после полудни сего 28-го числа, потом стал тише. В 6 часов пополудни мыс Дернеус от нас был на NW в 15 или 20 милях по глазомеру.

В ночь на 29-е число ветр отошел к N и позволил нам держать настоящим курсом. В 6 часов утра мы взяли вторично пункт нашего отшествия, имея высокость Дернеуса на NOtO по компасу, в глазомерном расстоянии от 20 до 25 миль. Около полудни ветр зашел к NNW и начал крепчать со шквалами, облака неслись скоро и предвещали продолжение крепкого ветра. В полдень по обсервации мы были в широте 57°23 1/2 ', расстоянием от Дернеуса 47 миль по счислению; в 3-м часу увидели мы под ветром, в 5 или 6 милях, судно без мачт. Лоцман уверял, что оно должно быть рыбацкое и стоит на якоре на Ютландском рифе³⁸. Я имел случай и прежде много раз видеть рыбаков, стоящих на якоре на банках Северного моря в крепкие ветры; тогда они обыкновенно, имея съемные мачты, убирали их, но в такой сильный ветр и жестокое волнение я не думал, чтобы они решились положить якорь на глубине Ютландского рифа, однако ж, приняв мнение лоцмана, продолжал путь. Между тем, смотря беспрестанно на помянутое судно, мы скоро приметили, что оно не стоит против ветра, а несется боком, часто переменяя положение. Тогда уже не оставалось никакого сомнения, чтобы оно не было в бедствии. Для вспомоществования ему мы должны были спуститься под ветр много и держаться подле него, доколе ветр и волнения не позволят послать к нему гребные суда, а между тем надобно бы было беспрестанно дрейфовать вместе с ним на подветренный берег, около Бовен-Бергена.

Несмотря на сие, однако ж, я решился сделать всякую возможную помощь претерпевающим бедствие, хотя тем подвергнул бы себя большой опасности, если бы крепкий ветр продолжался дни два.

Подойдя к нему на такое расстояние, на какое бывшее тогда жестокое волнение позволяло, мы увидели, что наверху ни одного человека не было. Судно сие величиною было от 80 до 100 тонн. Мы выпалили из пушки, но наверх никто не показывался; притом если бы на нем были люди, то весьма невероятно, чтобы, находясь в таком бедственном состоянии, сии несчастные не стояли по очереди на карауле для поднятия сигнала в случае появления какого-либо судна. Итак, уверившись, что люди с него сняты прежде, и не имея никакого способа спасти судно, мы оставили его на произвол ветра и волн. К ночи ветр еще усилился и дул шквалами, как и в последнюю бурю. Мы закрепили все паруса, кроме штормовых стакселей, да и под одними ими при нахождении шквалов чрезвычайно много нас кренил. Шторм продолжался почти 12 часов следующего дня (30-го числа). Ночью большим валом выбило у нас стекла в боковой галерее, отчего много воды попало в мою каюту. Мы принуждены были парусиной обить окно галереи.

К рассвету волнение усилилось до невероятной степени, и нас так сильно качало, что для уменьшения баланса наверху я велел совсем на низ спустить брам-стеньги. Поутру мы видели под ветром идущих к NO до 30 купеческих судов.

С полуночи 31-го числа ветр стал очень скоро утихать, а в 4 часа утра совсем затих, но тишина стояла только до 9-го часа, а потом ветр сделался из NO четверти нам благополучный. Мы тогда пошли настоящим нашим курсом под всеми парусами. Шли мы, не видя берегов, до 3-го числа сентября, исправляя свое счисление обсервованными широтами, а в конце каждой вахты бросали лот, и по глубине и грунту лоцман определял банки, коими мы проходили. Мы видели всякий день рыбацкие суда на банках, а 1 сентября опрашивали гамбургское судно, шедшее в Опорто³⁹: более никаких судов не видали. Берег мы увидели с марса к SO в 8-м часу утра 3-го сентября. По мнению лоцмана, это был остров Шонен⁴⁰, один из островов Зеландской провинции Соединенных штатов⁴¹, что весьма было согласно с положением нашим по широте, но мы не ожидали быть так близко к голландскому берегу. Когда мы его увидели, тотчас бросили лот и достали мелкий серый песок на глубине 15 сажен. Лоцман заключил, что мы тогда находились на банке, называемой Brown bank. Но самый восточный край сей банки лежит от Шонена в расстоянии 21 мили, а мы, невзирая на дождь и мрачность, хорошо с марса могли видеть кирки и башни сего острова. Мне известно также было, что берега его невысоки, но лоцман утвердительно говорил, что мы находились на Броун-банке, а три рыбацкие судна, бывшие недалеко от нас, еще более его уверили в справедливости своего мнения, которое и я, наконец, принял. В полдень мы определили по обсервации широту 51°53 1/2 '; грунт бледно-желтый песок, на глубине 18 сажен. Присовокупив к сему виденный поутру берег и переплытое после того расстояние, по совету лоцмана, мы утвердили свое место на карте. Оно пришлось на самой средине между голландским и английским берегом, на 36 миль восточнее счислимого пункта. По сему последнему мы должны были находиться подле самого маячного судна, стоящего у N оконечности мели Нок-Джона (Knock John).

Течения, всегда случающиеся с крепкими ветрами, и большое волнение, к SO нас валившее во все время плавания Северным морем, без сомнения, были причиной такой разности в счислении по параллели. От определенного таким образом полуденного пункта мы шли на W и на SWtW по компасу до 8-го часу вечера; ветр был N умеренный и лунная светлая ночь, а тогда вдруг приметили, что вошли в сильное, толкучее, похожее на бурун волнение, какое обыкновенно бывает на мелководных местах; бросили лот: глубина 5 сажен, а за четверть часа прежде была 15. В таком случае не надобно терять время. Я тотчас велел руль положить на борт и стал поворачивать. Приведя на левый галс, лоцман советовал продолжать идти оным под малыми парусами: его мнение было, что мы пункт наш в полдень отнесли слишком далеко к О, что виденное нами поутру не была земля, а туманная банка или призрак, в мрачности берегом показавшийся, и что мы действительно находимся подле опасной мели Галопера, у английского берега лежащей, на которую прямо и шли, следовательно, для избежания опасности мы должны идти к О. Такое чудное заключение, в минуту принятое, меня весьма удивило: берег и с башнями или церквами на нем мы видели собственными своими глазами, в том никакого не было сомнения; голландские рыбацкие лодки, прошедшие мимо нас прямо к нему, ясно показывали, что мы были весьма далеко от Галопера, куда они никогда не ходят; притом глубина у самого Галопера 18 и 20 сажен по восточную сторону сей мели. Когда лоцману напомнил я о сих обстоятельствах, а бросая беспрестанно лот, увидел он, что глубина не увеличивалась и толчея, или бурун, становился более, тогда он согласился на мое мнение, что мы пункт свой не столько много отнесли к О, сколько надобно было, и теперь находимся между Фламандскими банками, следовательно, курс сей ведет нас прямо в берег к мелям, и советовал, ни минуты не теряя, поворотить на другой галс и держать выше.

Поворотя, мы пошли на WNW по компасу и, бросая лот беспрестанно, имели глубину 5, 6, 8, 10, 15, 10, 20, 10, 15 и 18 сажен. На сей последней глубине поставили все паруса, будучи уверены, что опасность миновалась. В 9 часов по меридиональной высоте Юпитера мы нашли широту свою 51°32', а в 12-м часу по такой же высоте Луны определили широту 51°23 1/2 ', тогда глубина была 22 сажени. В полночь (4-го числа) увидели мы огонь Норд-Фореландского маяка⁴² и стали держать по курсу к Доверскому проливу⁴³. В 3-м часу ночи открылся и плавучий маяк, стоящий на N краю Гудвинова мели, а на рассвете мы были между помянутою мелью и французским берегом в окружностях Кале. Под сим берегом тогда крейсировали английские корвета и бриг; первая из оных подошла к нам для переговора. От приехавшего с нее на шлюп за новостями офицера [39] мы узнали, что фрегат наш «Спешный», назначенный в Средиземное море, пришел недавно в Англию.

39

Лейтенант Грин. Будучи волонтером в английском флоте, я служил несколько времени на одном корабле с ним. Такое неожиданное свидание было для обоих нас весьма приятно.

5 сентября, в 4 часа после полудни, увидели мы остров Вайт⁴⁴; к вечеру подошли к нему. Ветр был свежий от NO и ночь светлая, лунная, но лоцман наш, давно не бывавший в Портсмуте⁴⁵, не хотел вести шлюп ночью на рейд, и потому мы всю ночь при входе лавировали, а с рассветом пошли к рейду. Приметив, что лоцман весьма дурно знал плавание в Английском канале⁴⁶, а еще и того хуже входы в гавани оного, и о течениях при здешних берегах не имел никакого сведения, я решился, по случаю усилившегося тогда ветра, потребовать местного лоцмана, который на сигнал от нас тотчас приехал и повел шлюп на рейд [40] . Во 2-м часу пред полуднем мы стали на якорь благополучно против Портсмута на рейде, называемом англичанами Спитгед, расстоянии от города 1 1/2 мили. Тут между многими английскими военными и купеческими судами находился и наш фрегат «Спешный»⁴⁷.

40

Вход в Спитгед, то есть на Портсмутский рейд, очень приметен, и если бы он не имел сильного прилива и отлива, то был бы совершенно безопасен, и с благополучным ветром всегда мог бы вести на рейд всякий корабль тот, кто один раз здесь был. Но когда ветр дует противный или очень крут и притом крепок, так что нужно лавировать и при поворотах, располагая галсами, не только что избегать мелей, но нужно принимать в рассуждение силу и направление течений, которые переменяются более или менее, смотря по тому, как давно прилив начался, тогда надобно иметь опытного лоцмана, который бы хорошо знал положение мелей и местные свойства прилива и отлива.

Если кто взглянет на карту, представляющую поверхность обитаемого нами шара, и сравнит расстояние между Кронштадтом и Портсмутом с тем, которое надлежало нам переплыть, идучи в Камчатку и на возвратном оттуда пути, и вообразит, что на переход такого почти ничего не значащего расстояния мы принуждены были употребить 43 дни, то по сему сравнению, не принимая других обстоятельств в рассуждение, покажется, что на совершение предназначенного нам пути потребны многие годы. Но чрезвычайно долгое время, употребленное на переход из России до Англии, произошло от необыкновенных причин: частые противные и крепкие ветры, которые мы встретили в самое лучшее и спокойное время года [41] , продержали нас в море столько много времени. В продолжение сего плавания, однако ж, шлюп ни в корпусе, ни в вооружении никакого значащего повреждения не претерпел. Жестокое волнение доставило нам случай узнать, что «Диана» имела два отменно хороших свойства, почти необходимые для всякого судна, предназначенного к плаванию в обширных морях, подверженных всегдашнему большому волнению и частым штормам: во-первых, она была весьма покойна на валах, и ее качка ни с носу на корму, ни с боку на бок не могла причинить большой натуги снастям, а чрез то мачты и стеньги не были подвержены такой опасности, как обыкновенно бывает в судах, которые или по образу своего строения, или от дурной нагрузки, качаясь по килю или по бимсу, мгновенно погружаются в воду, а потом вдруг поднимаются с чрезвычайной скоростью, так что устоять невозможно, не ухватясь крепко за что-нибудь, напротив того, мы на «Диане» при всякой качке могли обедать сидя за столом без большого неудобства. Второе ее доброе качество состояло в легкости, с какой она поднималась на валах: ни один вал, как бы он велик ни был, в нее не ударил, и воды никогда много не поддавало, лишь одни только небольшие всплески и брызги мочили палубу. Долженствуя плыть на такое великое пространство всеми океанами, нам приятно было видеть, что ковчег наш имел такие достоинства. Но один недостаток, замеченный нами в надводной его части, заставил меня немало беспокоиться: кормовой навес, или подзор, у «Дианы» был весьма велик, так что в большое волнение, держа бейдевинд, валы, выходящие из-под судна, ударяли в навес с великой силой, а также и идучи на фордевинд или с полным ветром они, находя с кормы, подхватывали судно под навес всегда, когда от дурного правления рулем или от выходящих под носом у него валов оно теряло несколько своего ходу. Удары так сильны иногда были, что чувствовали их стоявшие на баке. И как такие удары нередко один после другого случались, то в продолжительные крепкие ветры и в зыбь при штилях немудрено было им расслабить кормовые скрепления, и тогда могли бы последовать для нас самые бедственные следствия. Я имел только надежду на легкость «Дианы», с каковой она поднималась на валах, часто для облегчения кормы перенося свинцовый балласт в носовую часть, и на большие скрепления, положенные в Петербурге мастером Мелеховым, полагая, что они, может быть, выдержат силу ударов в продолжение кампании. Пособить же сему недостатку было поздно.

41

Май, июнь, июль и август вообще почитаются мореплавателями самыми тихими и покойными месяцами в морях Северного полушария. Но, по моему мнению, август напрасно включен в то число: мне случилось несколько раз в течение сего месяца видеть жестокие бури в Северном море, в Атлантическом океане и в Средиземном море, и в первом из сих морей, 1798 года, ветр усилился до такой степени, что корабль «Елизавета», на коем я тогда служил при главнокомандующем Российской императорской эскадрой, вице-адмирале Макарове, будучи у Текселя, потек чрезвычайным образом и наконец принужден был спуститься в порт.

Зная, что одна теория без опытов никогда не могла бы довести корабельное строение и вообще всю науку мореплавания до такого совершенства, до какого в наши времена она доведена, и что последующие мореплаватели, пользуясь как опытами, так и ошибками своих предшественников, успели в усовершенствовании сего трудного, требующего многих познаний ремесла, я не стыжусь признаться в сделанном мною по сему случаю упущении: при исправлении шлюпа корабельный мастер Мелехов делал по моему представлению все то, что было возможно и согласно с его должностью, и если бы я ему предложил, когда он переделывал корму, сделать оную не так отлогу и уменьшить навес, то, видя пользу, могущую от сей перемены произойти, он, конечно, согласился бы на мое требование, хотя чрез такую перемену судно и потеряло бы много того виду, который делал оное похожим на военный шлюп, что было немаловажной метою г-на мастера, – впрочем, сию ошибку приписать ему совсем невозможно. Если бы в предмете нашего вояжа заключалось какое-нибудь военное действие, а особливо такого рода, чтобы нужно было находиться во всегдашней готовности встретить неприятеля на море, то в таком случае «Диана» имела другой, весьма важный недостаток, который при самом малом волнении отнимал у нее все выгоды ее вооружения: порты были так близко от воды, что в море, кроме тихой погоды, их почти никогда открыть было невозможно, а в крепкие ветры, будучи плотно закрыты, но не конопачены, они всегда много впускали воды, отчего происходила мокрота и сырость, весьма вредная здоровью служителей, которые жили на гондеке. Но так как мы пошли из России будучи в мире с целым светом, и в предмете нашей экспедиции не заключались никакие военные предприятия, следовательно, сей недостаток для нас не был чувствителен. Порты в морях, подверженных частым бурям, я всегда приказывал конопатить, оставляя по одному на стороне для воздуха в хорошие погоды, отчего мы никакой сырости в палубе не имели.

До сего я не упоминал о числе больных, бывших на шлюпе: со дня нашего отправления из России опасным или продолжительным болезням никто подвержен не был, а на головную боль и резь в животе почти каждый день жаловались по два и по три человека; сии припадки, однако ж, проходили очень скоро. А когда мы были в Северном море, то число больных было чрезвычайно велико, судя по комплекту всех людей нашего шлюпа: 10, 15 и один раз 17 человек вдруг занемогли – все они страдали кружением головы, поносом и рвотою, но недолго, через день или через два все проходило, и они опять были здоровы. Такой неприятный случай сначала очень меня беспокоил: я хотел знать причину оному, но лекарь не мог понять, что бы могло причинить такие странные припадки в здоровых молодых людях, крепкого сложения и приобыкших к морской службе, которым производили в пищу самую лучшую провизию и достаточное, но умеренное количество крепких напитков, а часто в холодную погоду давали и чай. Напоследок лекарь объявил, что, по его мнению, причиной помянутым припадкам есть свинец, коим были обиты внутри ящики, из которых пресную воду раздавали команде. Я совершенно был уверен, что на английских кораблях всякое утро пресную воду, достав из трюма, выливают в большие ящики, обитые внутри свинцом [42] , из которых после служители посредством кранов берут воду для питья.

42

Такие ящики англичане называют Tanks; они обыкновенно стоят на шканцах под присмотром вахтенного офицера.