Путешествие парижанина вокруг света

Буссенар Луи Анри

— Херр Готт!

— Доннер веттер! (Громы небесные!)

— Тартойфель! (Сотни чертей!)

— Ке дьябль! (Кой черт!)

— Херр Готт, Сакрамент!

— Так ты вот как действуешь!.. Подожди!.. Я тебя! Ну, теперь берегись у меня… Я угощу тебя как следует!

Эти возгласы частью на французском, частью на немецком языке и еще на каких-то непонятных диалектах сопровождал громкий лязг клинков.

Два человека, оба босые, с непокрытыми головами, с засученными до локтей рукавами, яростно сражались на дрожавшей у них под ногами палубе судна.

Они бились на саблях или, вернее, на палашах, тех грозных морских палашах, прозванных матросами забавным прозвищем «ковши», которые обыкновенно употребляются в деле при абордаже.

Вооруженные этими длинными тяжелыми палашами, бойцы с ожесточением наносили друг другу страшные удары.

Голос, ругавшийся по-немецки и призывавший поочередно то Бога, то черта, принадлежал огромному мужчине почти двухметрового роста, с торсом, напоминавшим пивную бочку, поставленную на ноги, которые походили на толстые обрубки древесных стволов. Он вертел своим палашом, словно гусиным пером, и всем своим видом олицетворял грубую физическую силу со всеми ее отрицательными сторонами.

Его физиономия соответствовала фигуре: обросшее нечесаной и нестриженой рыжей бородой, с маленькими злыми глазками и фиолетово-сизым носом заправского пьяницы, это лицо, казалось, было вырублено топором из кленового дерева.

Другой голос, молодой, свежий и вибрирующий, отличался тем неподражаемым акцентом, услышав который, всякий, хорошо знакомый с наречием, на котором говорят от Берси до Отейля и от Монмартра до Моружа, даже под 35° южной широты и 45° восточной долготы, сразу воскликнул бы:

— Это парижанин!

Если его возгласы и были менее внушительны, чем ругательства противника, то все же действия не уступали в решительности, а выпады были не менее проворны и удары саблей не менее верны и сильны.

С виду он был еще совсем подросток: ему не было еще и восемнадцати лет; росту у него не хватало до полутора метров; на подбородке не замечалось ни малейшего намека на бороду, и хрупкая на вид фигурка напоминала мальчишку. Его слегка вздернутый нос жадно вдыхал свежий морской воздух, а глаза, блестящие, как клинок палаша, в известные минуты готовы были затуманиться слезами. Его сухие мускулистые ноги обладали необыкновенной силой и подвижностью, а руки были точно железные.

Его миниатюрная кисть совершенно исчезала под защитной чашкой палаша, благодаря которой среди матросов оружие и заслужило свое забавное название «ковша».

Он владел тяжелым широким палашом с такой же ловкостью и легкостью, как костяным ножом для резки бумаг или детской жестяной саблей, и поэтому, несмотря на свою юность, являлся серьезным противником.

Глядя на двух соперников, представлявших собой столь разительный контраст, невольно напрашивалось сравнение с библейским единоборством Давида и Голиафа.

Удары сыпались без счета. Бородач рубил с остервенением, сплеча, а его маленький противник отражал один за другим удары с невозмутимым хладнокровием. Удары колосса могли бы свалить с ног быка, но мальчуган ни разу не дрогнул, не подался ни на йоту назад. Всякий раз маленький француз ловким, кошачьим движением избегал острия палаша, а великан, совершенно смущенный после непредвиденного им промаха, старался вновь принять прежнюю позицию. В этот момент клинок парижанина задевал его слегка, как бы шутя, точно желая предостеречь его, сказать ему: «Берегись!»

И разъяренный великан, смотревший сначала с пренебрежением на своего малыша-противника, а теперь призывавший на помощь все свое искусство и умение, чтобы справиться с ним, несомненно, понимал это.

Три десятка матросов, ставших бесстрастными свидетелями этого упорного поединка, кольцом обступили бойцов. В первом ряду стоял молодой негритенок лет пятнадцати, не спускавший глаз с молодого парижанина и следивший за каждым его движением.

Но вот наступил перерыв. Немец с жадностью схватил поданную ему бутылку джина, выбил пробку и залпом осушил ее до дна.

Негритенок подал французу бутылку рома, но тот отказался.

— Нет, рома нельзя. Дай мне лучше воды! — И, сделав несколько больших глотков из объемистого железного ковша, который ему подал один из близстоящих матросов, юноша поднял с земли свой палаш и иронически воскликнул, обращаясь к противнику:

— Если вам будет угодно, милостивый государь, я к вашим услугам!

Не промолвив ни слова, немец встал в позицию. Снова послышался лязг оружия; противники дрались теперь с еще большим азартом.

Матросы экипажа стали держать пари между собой, один ставил на одного, другие на другого из бойцов. Великан перестал теперь внушать уверенность в победе, тогда как его маленький противник вдруг сделался общим любимцем. Подвижность, неутомимость, хладнокровие и умение владеть оружием маленького храбреца склонили на его сторону даже самых скептически настроенных зрителей.

Дело, по-видимому, близилось к концу, и через несколько минут один из противников должен был пасть мертвым на дощатый настил палубы.

Судно, на палубе которого разыгрывалась эта драматическая сцена, было великолепным, хорошо оснащенным трехмачтовиком. Оно шло на всех парусах к восточному берегу Южной Америки.

Как мы уже говорили, в данный момент судно находилось под 35° южной широты и 45° восточной долготы, то есть приблизительно на расстоянии 10° от Буэнос-Айреса.

Его черный, как уголь, корпус с белой бортовой полосой летел над волнами с легкостью породистого скакуна, который шутя берет препятствия.

Длинное и узкое судно по своему строению напоминало щуку и, казалось, было предназначено строителями быть одним из быстроходнейших судов. Это мирное парусное судно с двигателем в пятьсот лошадиных сил и двумя кормовыми винтами смело могло бы оставить за собой самый быстроходный трансатлантический пароход.