Путешествие пилигрима в Небесную страну

Беньян Джон

Дух Тв.: "Я был его проводником от дома моего Господа до двери Небесного Града".

Честный: "Значит, вы вполне знаете до чего он был скучен?"

Дух Тв.: "Разумеется; но несмотря на это, я им не тяготился, потому что люди, взявшие на себя должность, подобную моей, берут на себя и большую ответственность".

Честный: "Расскажите, пожалуйста, как он вел себя под вашим руководством?"

Дух Тв.: "Вот как. Он всегда боялся не достичь той цели, к которой он стремился. Малейший говор неблагоприятный для него наполнял его душу страхом, и самое ничтожное противоречие, встречаемое им на пути, отнимало у него последнюю каплю энергии. Я слышал, что он как будто целый месяц валялся в Топи Уныния и не смел вылезать оттуда, хотя многие проходившие пилигримы предлагали ему свою помощь, чтобы выйти из нее. Между тем он также и не хотел возвращаться домой. "Если я до Небесного Града не

дойду, то погибну безвозвратно", — повторял он; а с этим вместе каждая соломинка, лежавшая поперек его пути, приводила его в смущение. Наконец, в один солнечный день он решился выкарабкаться из Топи и вступил на противоположный берег, сам не веря своим глазам и чувствам. Ему казалось всюду, что он видит Топь Уныния, потому что носил образ ее в сердце и мысли, что совершенно парализовало его движения и решимость. Таким образом дошел он до двери, которая стоит в начале пути, (вы все знаете ее) и там, говорят, он простоял долго, не решаясь стучать. Когда же дверь ему отворили, он отошел на некоторое расстояние, пропуская сперва всех прочих и повторяя, что сам он недостоин войти в нее, и, таким образом, хотя дошел до нее гораздо прежде многих, а вошел в нее последним. И тут бедняк стоял на одном месте, весь дрожа от страха. Жалко было смотреть на него! Наконец, взял он в руку висячий молоток и постучал, и тут же отпрыгнул назад. Отворивший ему дверь подошел к нему и спросил: "Эй, дрожащий, что тебе нужно?" Вместо ответа он упал без чувств. Говоривший с ним в удивлении помог ему встать и сказал милостиво: "Мир тебе, встань, я для тебя отворил дверь, войди и будь благословен". Он встал и, дрожа от страха, вошел; а тут стыд так им овладел, что он не смог показывать своего лица. Там он некоторое время пользовался гостеприимством, (а вы знаете каково оно) и ему приказали продолжать путь свой и даже указали ему, как и где идти. Он отправился и дошел до дома Истолкователя, где себя повел точно так же, как перед дверью. Он долго лежал на холодной земле, не смея стучать, но все-таки не желал вернуться домой и несколько ночей и дней провел в холоде и голоде от одного страха, хотя видел, что многие вошли в дом Истолкователя только из-за того, что постучали в ворота. В ту пору ночи были длинные и холодные.

Он долго стоял на холоде, вынося всякую непогоду, но не решаясь постучать в дверь. У него в пазухе лежало письмо очень нужное к Истолкователю, по которому его следовало немедленно принять и всячески успокоить в доме, а потом дать ему сильного надежного проводника, с которым такому слабодушному человеку было бы безопасно путешествовать. И все это он знал, а не смел стучать в дверь, находя себя недостойным быть принятым в доме и получить обещанное. Также идти назад не хотел, зная, что тогда он пойдет прямо на свою погибель. Вот он ходил взад и вперед перед домом, так что бедняк чуть было не умер с голода. Такая овладела им боязнь или, вернее сказать, нерешимость! Однако он видел тут же много других, подходящих к дому и которых впускали, как только они начинали стучать в дверь. Я как-то нечаянно выглянул из окошка и, заметив двигающегося человека, вышел спросить, что ему надобно; но у бедняги глаза были полны слез, и я понял, в чем дело. Я вернулся в дом и передал это другим, и мы доложили о том Господу. Он тотчас послал меня к нему обратно, чтобы убедить его войти, но могу вас уверить — дело было не легкое. Наконец-то решился он перешагнуть порог и вступить в дом, и надо отдать справедливость Господу, с какой любовью Он принял его. На столе оставалось еще кое-что хорошего из пищи, и все это было поднесено ему на блюде. Тут он вынул из пазухи письмо и передал его кому следует. Истолкователь, прочитав послание, сказал: "Твое желание будет исполнено". После некоторого времени он как будто оживился и успокоился. Господь, как вы могли в том сами убедиться, имеет чрезвычайно любящее сердце, особенно к тем, которые боязливы, и потому Он с ним так обошелся, как только нежный отец обращается с любимым сыном.

Вот когда бедняга все осмотрел, что есть в доме, и был готов отправиться в путь к Небесному Городу, Господь вручил ему, как он когда-то вручил Христианину, бутылку вина и укрепительную пищу на дорогу. Я с ним отправился и шел впереди; но он был неразговорчив и все только тяжело вздыхал.

Когда мы дошли до места, где трое повешены, он сказал, что такова будет и его участь. Но он сильно обрадовался, увидев Крест и Могилу. Тут он даже попросил меня остановиться на время, чтобы ему насладиться этим зрелищем, и мне показалось, что он стал спокойнее. Когда же мы дошли до горы Затруднения, он не обратил на нее внимания, ни на львов, ни на долину Уничижения. Надо вам сказать, что никакие затруднения его не пугали; у него была одна боязнь: будет ли он в самом деле принят, в числе ли он званных, смеет ли он надеяться, что обещание принять грешников и его касается, и, наконец, может ли он рассчитывать, что искупительная кровь и его омыла от грехов, так как он не может представить Господу ни единого доброго дела, не запятнанного грехом, и прочее.

Я привел его в Чертог Украшенный ранее, чем он этого желал,

мне кажется, и тотчас познакомил его с девицами, живущими в доме. Но он и там стыдился участвовать в их обществе, находя себя недостойным его. Он все старался уединяться, однако очень любил духовные беседы и часто садился за ширмы, чтобы оттуда прислушиваться к душеполезным разговорам. Он также охотно рассматривал древности и любил над ними мечтать. Он после признался мне, что ему было отрадно жить в этих двух домах, т. е. у Тесных Врат и у Истолкователя, но он не чувствовал в себе достаточно отважности, чтобы испросить позволение оставаться долее.

Когда мы с ним вышли из чертога и спустились в долину Уничижения, он стал ходить по ней легче и лучше, чем все мне известные до сего времени странники. Ему было решительно ни по чем унижение, лишь только бы иметь уверенность, что он достигнет в конце обещанного блаженства. Меж ним и этой долиной будто существовала какая-то связь сочувствия, и ему в ней было привольнее, чем где-либо. Бывало, он ляжет на землю и покрывает поцелуями ее и растущие на ней цветы. Утром встанет рано и с наслаждением расхаживает вдоль и поперек всей долины (Плач Иер. 3:30).

Зато, когда мы вступили с ним в долину Смертной Тени, я стал бояться, что он совсем пропадет: не то, чтобы он желал вернуться, эта мысль была ему ненавистна, но он чуть было не умер со страха. "Ой, утащут меня злые духи! Ах, вот сейчас возьмут меня к себе!" — вопил он, и я не мог никак его успокоить. Он так стонал, ревел и вскрикивал, что если бы они его услышали, то это бы внушило им достаточно отважности, чтобы напасть на обоих нас. Но я заметил и мог убедиться, что эта долина во все время, пока он по ней ходил, была спокойнее, чем когда-либо. Я из этого заключил, что враги получили от Господа особое запрещение мешать Боязливому проходить чрез нее и пугать его своим шумом и препятствиями.

Было бы слишком длинно, если бы я передал вам его путешествие во всех подробностях. Поэтому ограничусь еще двумя фактами.

Когда мы с ним дошли до Ярмарки Суеты, то я подумал, что он намерен воевать со всеми обывателями Ярмарки. Я так и ожидал, что на нас все накинутся с остервенением и исколотят до смерти; до того он был вне себя от негодования, что они продают такую пустоту. На Очарованной земле он также не почувствовал ни малейшей склонности ко сну.

Но когда он дошел до реки Смерти, где увидал, что нет моста, он опять совершенно растерялся. "Теперь уж я уверен, что здесь погибну, потому окончательно и никогда не войду в блаженство, для которого я совершил такой длинный путь".

И здесь я снова заметил необыкновенный случай; река была мельче в этот день, чем по обыкновению, и он прошел по ней свободно, так как вода доходила ему не выше колен.

Когда я его увядал на другом берегу уже входящим в Ворота, я с ним простился и закричал ему вслед, что желаю ему получить хороший прием; и он ответил мне весело: "О да, я его получу, получу!" Мы расстались, и никогда более я с ним не встречался". Честный: "Видно, к концу он все-таки получил, чего желал?"

Дух Тв.: "О да, конечно. Я никогда в этом не сомневался. Он был в числе избранных, но постоянно был нищ духом и так боялся неудачи, что себя самого и других утомлял. Он был особенно чувствителен ко греху и так боялся обидеть других, что без всякой нужды отдавал себя в обиду, часто отказывался от законных удовольствий из одного страха поступить дурно".

Честный: "Но почему такой хороший человек всю жизнь свою мучается в каком-то мраке?"

Дух Тв.: "Причин тому две: первая, потому что премудрый Бог так это определил, что некоторые будут издавать веселые звуки, а другие плачевные. А наш г-н Боязливый всегда играл только на басовых струнах. Он и ему подобные употребляли духовой инструмент, который издает самые меланхолические звуки. По-моему, такое исповедание веры, которое не начинается чувством душевной скорби, не имеет прочного основания. Первая струна, на которую ударяет музыкант, чтобы настроить инструмент, всегда басовая. Господь также ударяет прежде всего на эту струну, когда настраивает душу по своему желанию. Но слабая сторона Боязливого была та, что почти до самого конца он не мог издавать иных звуков. Я позволяю себе так аллегорически выражаться для наглядности юных читателей и потому, что в книге Откровения спасенные сравниваемы с обществом музыкантов, которые играют на арфах или трубах и поют новую песнь перед Престолом Всевышнего" (Отк. 14:3).

Честный: "Он был очень ревностным к своему призванию по вашему о нем описанию. Сатану, львов и Ярмарку Суеты он вовсе не боялся; но грех, смерть и ад ужасали его, потому что он все сомневался, принят ли он Господом в число избранных".

Дух Тв.: "Совершенно так. Вот что его смущало, и это происходило, как вы видите, от слабого его уверования в усыновление его Христом, но не от слабости духа в практическом исполнении обязанностей пилигрима. Я почти уверен, что он был способен "ходить по горячим угольям" (по словам известной поговорки), если б таковые ему попались на пути, но его тяготило чувство боязни, отчего человек с трудом избавляется".