Путешествие с дикими гусями

Русуберг Татьяна

– Чего пялишься? – осведомился он, и температура у меня подскочила сразу на пяток градусов. – Новому чему хочешь научиться? Так ноги раздвигать особого искусства не нужно.

Сухой хриплый смех смешался с клубами дыма, красновато подсвеченными сигаретой. За спиной влажно всхлипнуло, и я почувствовал, как Асин нос уткнулся мне в затылок. Только тогда до меня дошло, что она восприняла слова Яна, как обращенные к себе.

Преступление. Дания

Весь вечер лил дождь – хлесткий и безжалостный, будто поставивший себе целью затопить тротуары и смыть с них мусор, поломанные ветром ветки и редких прохожих, сдуру высунувших нос на улицу в такую

непогоду. Аборигены, запакованные в водонепроницаемые штаны-куртки и резиновые сапоги, расползались по автобусам или рассекали лужи на кренящихся под ударами шторма велосипедах. Я шел, засунув руки в карманы, а голову – в поднятый воротник, но казалось – плыл против течения. В кедах давно хлюпало, под курткой тоже. Я так заколел, что льющаяся на меня вода уже казалась теплее собственных рук. Несколько раз прятался в каких-то подворотнях, но не уляжешься же там на ночлег?

Наконец я наткнулся на здание в ремонтных лесах, частично затянутое брезентом. Долго тыкался в потемках, прежде чем нашел пустой оконный проем и заполз внутрь. Слабый свет фонарей, пробивавшийся через щели в брезенте, обрисовывал голый бетон, цементную крошку и битый кирпич. Спотыкаясь, я добрался до стены и свернулся калачиком. На меня больше не текло, но ощущения были, как у мытого салата, засунутого в холодильник – лежишь себе вялый и мокрый и ждешь, когда тебя съедят. Я нащупал сползшего на пузо Достоевского, подозрительно мягкого и бесформенного. Когда негнущиеся пальцы наконец выудили книгу из плена липнущей ко всему одежды, она напоминала разваренную вермишель. Блин, лучше бы я в библиотеке ее оставил! Как теперь узнать, что случилось, когда Раскольников пришел в полицию на допрос?

Полночи я промучился, пытаясь согреться или заснуть. И очень удивился, когда по закрытым векам ударил свет, а совсем рядом зазвучали бодрые мужские голоса. Открыл глаза и тут же болезненно сощурился: их будто песком засыпали, а потом еще и склеили. В уголках скопилась мерзкая слизь - или туда затекли сопли? Вон они, висят до самого подбородка. В горло будто туалетный ершик засунули, да еще и повозили как следует туда-сюда, так что до самой груди достало. Я попытался встать – надо было убираться со стройки, пока меня не спалили. Но как только приподнялся, стены поехали влево, ноги вправо, и я чуть не клюнул носом кирпич. Чо за хрень?

Голоса приближались, пришлось собрать ноги-руки и спринтануть на четвереньках. Вывалился наружу через другое окно, чуток отдышался, проморгался и поплелся по улице, щурясь от слишком яркого света. Вроде и солнца не было, а глаза ломило. Стоило пойти чуть побыстрее, и грудь сжалась от недостатка воздуха – будто из него выкачали весь кислород. Это странное состояние имело только одно преимущество – мне совершенно не хотелось есть. Хотелось только где-нибудь прилечь, все равно где.

В итоге я приткнулся на ступеньках у какого-то подъезда и прижался виском к холодному камню. Прикосновение приятно освежило. Если вчера я мерз, то теперь чувствовал себя раскаленной батареей: положишь на такую носки – вспыхнут факелами. С меня лил пот, пропитывая изнутри так и не просохшие тряпки. Невыносимо хотелось скинуть с себя все прямо тут, у чужой двери. Но пришлось удовольствоваться тем, что расстегнул куртку: сил стянуть свитер через голову не хватило. Наверное, я задремал, потому что разбудил меня толчок в спину. Какой-то хмурый тип пытался выйти из подъезда, а я развалился на дороге. Встав по стеночке, я поспешил убраться прочь, хотя «поспешил» - это сильно сказано. Двигался скорее в стиле «Еле-еле, во всю прыть, тихими шагами, волк старался переплыть миску с пирогами».

Не знаю, как, но меня снова вынесло на улицу с магазинами. Озабоченные покупкой рождественских подарков граждане мельтешили вокруг, от них рябило в и так болевших глазах, и шла кругом голова. Взгляд запнулся о приятно-зеленую вывеску: «Apotek». Какая-то еще не спекшаяся в яичницу часть мозга направила мои ноги в ту сторону. «Лекарства. Да, неплохо бы раздобыть что-нибудь от этой гребаной простуды. Еще одна такая ночка, и меня тепленьким можно будет с пола соскребать. А может, и холодненьким...». Соображалки у меня еще хватило, чтобы допетрить, что на таблетки нужны деньги. И что не стоит грабить аптеку среди бела дня.

Поэтому я поковылял в ближайший магазин. Оказалось, там продавали мужскую одежду, но внутри топтались, в основном, тетки. «Ну да, рождество!
– Вспомнил я с трудом. – Выбираем галстуки-рубашки для папы-сына-брата». Взгляд уперся в необъятную корму бегемотихи, копавшейся в выставленных на распродажу штанах. Крошечная белая сумочка стояла на полу рядом с сапогами-валенками, из которых выпирали, как подошедшее тесто, жирные икры.

«Сумочка-кошелек-бабло», - замкнулась в мозгу простейшая цепь. Недолго думая, я цапнул кожаную ручку и рванул к выходу. Точнее, рванул я в своих мыслях. А в реальности – пошатался в стиле обдолбанного и поддатого трехногого кролика. И, конечно, наткнулся на офигевшего от моей наглости продавца. Парень в галстуке с мигающей булавкой-елочкой ухватил меня за руку, а сзади налетела визжащая бегемотиха. Ее масса чуть не смела нас обоих на пол – хорошо, удачно подвернулся штатив с пиджаками. Что было дальше – помню плохо. Большей частью я висел на пиджаках. Бегемотиха визжала нон-стоп, как воздушная сирена. Продавец с елочкой то чего-то от меня допытывался, то куда-то звонил.Наконец в стеклянные двери вошли два копа.

Завидев черные униформы, я попытался отлепиться от штатива. Пара шагов – и теперь я висел на руках полицейских. Они тоже чего-то трындели, светили мне в глаза – суки из гестапо! Потом захватили горсть печенья с прилавка и, хрумкая и дыша корицей, потащили меня к машине. Я упирался – почему-то казалось, что там меня уже поджидает Ян. Но в машине никого не оказалось, если не считать сидящего на заднем сиденье плюшевого слона, перевязанного золотистым бантом. В его компании я и отправился в участок.

Детское мыло. Германия

Новая квартира неуловимо напоминала совсем еще не забытую старую. Здесь тоже была комната с мальчиками и девочками. Зал с телеком и охранниками. Не запирающаяся уборная. Только находилось все это не на восьмом этаже, а на пятом, и не в Литве, а Германии, точнее, на окраине Берлина. Вместо корабликов стены покрывала однообразная белая краска. Пленку на окне сменили серые от пыли жалюзи, за которыми давно высохло одинокое каланхоэ. Матрасы лежали на ламинате под темное дерево. Диван и кресла прятались под белыми чехлами, и спать на них не разрешалось. Вообще, комната выглядела так, будто хозяева уехали в длительный отпуск и пустили нас сюда временно – создавать видимость жизни и отпугивать воров.

Надо сказать, что, если бы какой-нибудь совсем отупевший от благополучия местный домушник решил-таки обнести квартиру в обычном спальном районе, то в нашей его ожидал бы очень неприятный сюрприз в лице Бобика и Саши.

Бобика на самом деле звали Боб, был он немцем, но имел славянские корни, а потому шпрехал свободно по-польски и по-русски мог выразиться, особенно непечатно. Говорили, его за что-то вышибли из полицаев, потому он и подвизался теперь охранником. Подозреваю, что Бобик преждевременно завершил славную карьеру в правоохранительных органах из-за злоупотребления веществами, точнее, стероидами. Это объясняло его телосложение типа шкаф квадратный дубовый и развешанные повсюду в зале постеры: лоснящиеся голые мужики с усохшими в плавках пенисами. Возможно, именно поэтому Ян и нанял этот современный вариант евнуха сторожить свой гарем для европейских «султанов».