Путешествие Сократа
Шрифт:
Ему припомнились слова, сказанные Леонидом Чикаленко, когда он и другие участники поединка пригласили его разделить с ними ужин. Поглядывая на угли, потрескивавшие в очаге, Леонид тогда сказал:
— Доходили до меня слухи об одном человеке... Справно он вроде саблей работает. А если правду гутарят, то равных ему в этом деле нет. Говорят, живет он одинаком в лесу, где-то неподалеку от Котельникова. Там всего одно сельцо в несколько мазанок, не больше, ищи — не найдешь. Сказывали, что в молодости он любил странствовать, а саблей его выучил махать в Японии один казак тамошний, по-ихнему самурай... Дошло дело и до аудиенции у атамана японского... Сегуном того кличут,
— И как его зовут? — в нетерпении воскликнул Сергей.
— А шут его знает. Сам-то он себя зовет Разин, вокак. Во всяком случае, промеж людей его так зовут.
.24.
Промозглым ветреным мартом 1893 года Королёв вернулся с охоты с тушей оленя. Только лишь он вступил в походный лагерь, как на глаза ему попался один из новичков, Стачев. За это время он успел прославиться не столько как боец, сколько как беспробудный пьяница. Вот и теперь он, покачиваясь, брел к своему шалашу и вдруг, споткнувшись, распластался на земле.
От того, как упал Стачев — как подрубленный, лицом вниз, — Королёву неожиданно вспомнился тот, другой человек, которого так искал атаман. Иванов, кажется, его звали. У Королёва тот день до сих пор так отчетливо стоял перед глазами, словно это было вчера. Атаман хотел найти этого человека, и они нашли его, и с ним его женщину. И точно так же они повалили его лицом в грязь, на землю, но убить не убили, хотя женщину его как раз не пощадили. Зачем было его оставлять в живых, Королёву было непонятно, хотя какая теперь разница — они были далеко и от тех мест, и от того события. Теперь они кочевали в куда как более теплых краях, между Доном и Днепром. Вдобавок, самому Королёву было без разницы, одним Ивановым больше, одним меньше, перегружать ими свою память он не собирался.
«Ну уж нет, не скажи», — вдруг возразил сам себе Королёв. Однорукий гигант прекрасно запомнил, что после того дня Стаккос стал совсем другим человеком. Он не только стал зваться новым именем, Дмитрий Закольев, но после того, как были сведены старые счеты, стал чувствовать себя бодрее и настроение стало куда лучше. И все бы хорошо, если бы не тот случай, пару дней назад…
После каждого набега Закольев из предосторожности отправлял Туморова, одного из своих людей, на разведку по тому пути, по которому они отступали, чтобы проследить, не выслали ли за ними погоню. А после той расправы, окончательной, как им казалось, с Ивановым, Туморов возвратился и доложил:
— На дороге мне встретилась только крестьянская семья, в телеге, и еще плелся какой-то путник, один, еле ноги переставлял.
Когда же лазутчик увидел, как исказилось лицо Закольева при этих словах, то поспешил добавить:
— Не может того быть, атаман, чтоб это был тот же человек. Этот седой, как лунь, еле ноги переставляет, да и по виду совсем старик...
Закольев отправил Туморова найти того человека, убить и принести ему голову.
Когда же Туморов вернулся с пустыми руками, Закольев приказал всему лагерю немедленно сниматься с места.
Спустя месяц они стали лагерем почти у самой румынской границы, переместившись далеко к юго-западу. Их отряд стал охранять границу, как и регулярные казачьи части. Не прекратили они и нападать на еврейские поселения. Как и прежде, нападения были постоянными, раз в несколько месяцев. Все вошло в прежнее русло — все, в том числе и возобновившиеся кошмары Закольева.
Королёв знал, что атаман ночью не знал ни сна, ни отдыха. Он знал все обо всех, его обязанностью было знать — так приказал атаман. У него было несколько своих людей в отряде, дороживших его расположением, они-то и спешили к Королёву с докладом, если вдруг случилось чего разузнать или подсмотреть. Были еще женщины, боявшиеся его. Но узнать то, что творится в голове у их старшого, — это было не под силу даже им. Королёв дал бы отрезать свою косичку, чтобы узнать, что же такое является атаману во сне, что точит его, как червь.
Наверное, все это неспроста, сказал себе Королёв. Он давно уже изучал атамана, как изучают повадки животного, прежде чем подчинить его своей воле. Но атаман как был, так и оставался для него загадкой, а разгадывать загадки Королёв не умел и не любил. На все неясное в его жизни был один ответ — за шиворот и головой об стену.
На первый взгляд казалось, что у Закольева просто нет слабостей. Потребностей у него было не больше, чем у старца-анахорета. Женщин с некоторых пор он к себе не подпускал, пил редко и мало. Если бы не необъяснимая страсть к пролитию еврейской крови, атаман мог бы служить образцом добродетели. Вот то-то и оно, ухмыльнулся своим мыслям Королёв, против природы не попрешь. А природа — она у каждого своя. Скорпион жалит, а атаман давит жидов.
За все это время Королёв обнаружил только один изъян в непробиваемых доспехах Закольева. Это была до странности необъяснимая тяга атамана к детям, да и вообще к маленьким существам. Закольев любил возиться с маленькими зверьками, особенно со щенятами, которым все одно, что свой, что чужой, лишь бы пузо почесал. Но когда дети вырастали до отроческого возраста и в их глазах при виде атамана начинал сквозить страх, атаман терял к ним всякий интерес и оставлял в лагере только на положении слуг или как свежую кровь для продолжения своей династии.
Среди тех детей, что родились в его племени или были приняты им на воспитание, атаман явно отдавал предпочтение двум недавно принятым детишкам — мальчику по имени Константин и девочке, которой он дал имя Павлина. Однажды, в одну из ночей, привезли в лагерь девочку - младенца, разбудившую всех своим ревом, и атаман объявил во всеуслышанье, что этот ребенок — его собственный. По его словам, матерью ребенка была одна из женщин, по имени Елена, но ребенок будет отдан на попечение другой, Шуре, — у старшей женщины было больше опыта и она лучше справится с материнскими обязанностями.
Как-то раз, когда девочка, заигравшись, укусила его за палец, Закольев, радостно рассмеявшись, кивнул Шуре:
— Какая сильнющая, правда? Могла бы и палец отхватить.
В его словах слышалась отцовская гордость, и Шура поспешила согласиться с ним. Она всегда соглашалась со словами атамана. Все, что говорил атаман, становилось для нее истиной.
Сорокалетняя Шура была самой старшей из женщин в лагере и первой, кто последовал за отрядом. Обезображенная шрамами, которые были повсюду на ее теле, щеках, на груди — память об ожогах, полученных в детстве, — она сразу же пристала к старику Егорычу, единственному пожилому казаку в отряде. Тот с осуждением кивал головой, когда мужчины помоложе стали цепляться к ней со своими мужскими забавами, но и уклониться от этого бедной женщине было никак. Хорошо еще, что Королёву она не приглянулась. Ведь поначалу-то ее все обходили стороной, опасаясь ревности Королёва. Но Шура оказалась одной из тех немногих женщин, на которую Королёв не обратил внимания, чего от него никто не ожидал.