Путешествие Сократа
Шрифт:
— Что же это? Что вы хотите мне дать?
— Покой.
— Есть только одно, что может успокоить меня.
— Смерть?
— Их или моя. Или наша, — ответил Сергей. — И ждать больше я не могу. Я должен найти их как можно скорее, через три месяца, шесть, самое большее — год.
Серафим снова пристально посмотрел на Сергея.
— Не нам устанавливать сроки, когда и чему должно случиться.
— Вы хотите сказать: мне не стоит надеяться... что все закончится так быстро?
Серафим утвердительно кивнул. Затем пояснил:
— В единый миг жизнь человека
Серафим вдруг остановился.
— Научиться чему-то дело нехитрое. Отучиться куда сложнее. Если хочешь все начать заново... что ж, гляди, и вложимся с тобой... в десяток годков.
— Но я не могу ждать так долго! Глаза Серафима сверкнули.
— Да ты, должно быть, важная птица, чтобы ставить условия самому Творцу! Откуда тебе знать, сколько и на что отпущено времени...
Они дошли до края тропинки и повернули обратно в скит. Пристыженный Сергей поспешил сменить тему:
— Скажите, сколько у вас еще было учеников? Серафим лишь улыбнулся.
— Никто из них не просил у меня о том, чего ищешь ты.
— Почему же тогда вы согласились? Может быть, мне следует пройти некое посвящение?
— Такое посвящение ты уже принял от Разина... да и от жизни тоже, в общем-то...
— А что вам известно о моей жизни?
— Достаточно, чтобы принять решение.
Сергей только покачал головой. Этот старый монах продолжал оставаться для него загадкой.
— И вы согласны научить меня, за так, ничего не требуя взамен?
— Хочу сразу сказать тебе... Сократес. Не думай, что мои наставления — это знак какого-то моего особого благоволения к тебе как к ученику. Не ты заставил меня согласиться, я подчиняюсь Божьей воле. И делаю это по той причине... ты еще можешь послужить некоему высшему добру, которое пока что остается скрытым от нас обоих.
.29.
Пришло время, и большинству мужчин, что были в закольевском отряде, и всем женщинам, которых они собрали по пути, захотелось постоянного пристанища наподобие тех деревень, которые в свое время оставили некоторые из них. Но на все их уговоры у вожака был по прежнему один ответ: «По движущейся цели сложнее нанести удар».
Велико же было их удивление, когда однажды атаман собрал своих людей вокруг костра в их временном лагере у румынской границы и объявил торжественно:
— Будьте готовы — завтра настает наш час! Завтра мы выступаем на север, чтобы стать там — не лагерем на этот раз, а настоящим поселком. Давно уже я присмотрел для этого одно подходящее местечко в лесах под Киевом. Никаких времянок больше не будет — только настоящее жилье. И запомните мои слова, придет время — и вы убедитесь, что мое пророчество было истинно: вскоре нас будет так много — и женщин, и детей, — чтобы с нас началось новое казачество. Из нашего укрытия мы будем совершать вылазки и бить евреев, чтобы затем исчезнуть незамеченными. Не оставлять в живых никого, будем брать в год только по одному младенцу, достаточно юному, чтобы не мог ничего запомнить. С возрастом станет одним из нас, таким, как мы. Придет время, и о нас будут слагать легенды. Завтра же и выступаем, во имя Церкви и Царя!
Эту последнюю фразу, которую его люди встретили одобрительными возгласами, а некоторые и шашками наголо, Закольев произнес ради тех немногих верующих, что еще оставались в его рядах. Сам же он служил своей воле, и только ей одной.
С этого и начался поход будущего казачества, ряды которого и без того постоянно росли, к их новой стоянке, спрятанной в лесной чаще. Давно мужчинам не приходилось заниматься такой работой, как валить лес и строить настоящие дома, поэтому работа на первых порах шла тяжело. Но занятие это, тем не менее, оказалось очень полезным для здорового духа в их новом поселении. Женщины радовались, дети веселились, и какое-то время никто даже не помышлял о грабежах или разбое. Это и в самом деле было время, когда закольевский народ осел и пустил корни. Даже неугомонный Королёв — и тот получал удовольствие от нехитрой работы.
Вскоре после того, как со строительством домов было покончено, Закольев поставил всех в известность, что Елена вместе с Павлиной со всеми своими пожитками перебирается в его избу и будет жить с ним так, как положено жить с женой по закону, и любые поползновения в ее сторону он будет пресекать лично. Елена беспрекословно подчинилась приказу.
То, что атаман приблизил к себе женщину и даже поселил ее рядом с собой, совершенно не вязалось с его характером. Но Закольев, впервые в своей жизни, испытывал нечто похожее на любовь — не к Елене, к ребенку. Елена в его жизни значила не больше, чем любой другой предмет обстановки в доме, еще пахнувшем свежей живицей. И речи не было о том, чтобы он позволил ей делить с ним ложе, — она спала на соломенном матрасе в одной комнате с ребенком, которая так и называлась — «комната Павлины». Ей, и еще Константину, Закольев безраздельно дарил внимание и заботу.
Как настоящий отец, он рассказывал своей дочери разные истории. Однажды вечером, подсев на кровать к Павлине, которая уже начала засыпать, он, словно сказку, стал рассказывать девочке о том, как она появилась на свет.
— Жили-были в тридевятом царстве муж со своей женой, — покачивая головой в такт своим словам, начал он.
— Они были так счастливы друг с другом, так им было
хорошо, что у них родилась прекрасная девочка, дочка. Этой дочкой была ты, ну а я — твой папка.
— А мамой была Елена, — подхватила Павлина. Но Закольев нарочито грустно покачал головой.
— Елена не настоящая мама твоя, но только ты никому об этом не говори, обещаешь?
Павлина охотно кивнула головой. Она сама никогда не относилась к Елене как к матери, так что отцовские слова скорее обрадовали ее:
— Знаю, знаю, моя настоящая мама — Шура.
— Еще чего! Старушка Шура тебе разве что бабушкой может быть, но никак не мамой...
— Так кто же тогда моя мама? — зачарованно спросила девочка.