Путешествие в Элевсин
Шрифт:
– Демон как бы делает свою душу твоей. Копирует цвет твоего огонька. Сон демона будет неотличим от твоего опыта. Это, по сути, и будет твой опыт – во сне демона…
– В чем же тогда заключается пожирание души?
– Оно заключается в том, Маркус, что тебя заставляют возникнуть заново и снова страдать, хотя срок, отмеренный тебе парками, уже кончился…
Чем лучше я понимал Порфирия, тем меньше мне нравились его слова. Да уж не был ли он демоном сам?
Порфирий уловил мой испуг.
–
– А когда они насытятся?
– Говорят, что демон есть голодная пасть, лишенная желудка. Насытиться он не может, сколько ни глотай. Поэтому наши желания неутолимы… Но есть даже более мрачная возможность, чем такое вот посмертие.
– Какая?
– Вполне может быть, что наша жизнь изначально, от самого истока, и есть кормление демонов. Так предполагали некоторые греки. Тот же Гегесий…
– Тогда наши муки неискоренимы?
– Не наши, Маркус. Просто муки. Они неискоренимы, да. Но вот с кем они происходят и по какой причине, сказать невозможно. Поэтому Гегесий рекомендовал некоторым духовным искателям уход из мира через отказ от пищи. Повторять его следовало до тех пор, пока не закончатся попытки демонов приковать нас к веслу бытия… Пусть демонам кажется, что мы выбираем смерть как сумасшедшие воины – рано или поздно они отступят, ибо каждый раз им придется умирать вместе с нами… Многие мисты и стоики думали так.
По моей коже прошли мурашки.
– Ты напугал меня, господин. Ты говоришь страшное. Мне самому подобное не пришло бы в голову никогда.
– Вот именно, Маркус. Ты герой. Ты выходил на бой с другими героями – и твоя решимость не была поколеблена ни разу. Ты не боялся гибели, ибо она представлялась тебе лишь кратким мгновением боли. Ты не размышлял о том, чем окажется загробная жизнь, если она есть… Легкомыслие – главный секрет великих воинов. Оно и делает их великими, Ахилл мне свидетель.
Порфирий замолчал, и скоро до меня донесся его легкий храп.
«Он верит мне, – подумал я. – Не боится, что я перережу ему горло во сне. Или зарублю днем. Немного странно, учитывая, что он не знал меня прежде… Или… Или в этом все и дело?»
Меня вдруг накрыло догадкой.
«Ну да же. Он верит мне именно по той причине, что я не из числа его слуг. От какой болезни умирают цезари чаще всего? От заговора. А заговорщики подкупают слугу, охранника, массажиста… Убивает один из тех, кто находится рядом с цезарем и не вызывает подозрений. Поэтому, как ни поразительно, случайный спутник надежнее…»
Счастливый храп Порфирия показался мне убедительнейшим из доказательств, что моя догадка верна.
«Возможно, против него есть другой заговор,
Где-то в середине этой долгой и все объясняющей мысли я задремал. А проснулся от прикосновения холодной стали к горлу.
Меча под моей ладонью не было. Я медленно открыл глаза.
Ярко светила луна. Я увидел над собой улыбающееся лицо Порфирия. Он снял накладную бороду. Его длинные волосы выглядели в лунном свете седыми.
– Не бойся, – сказал он, убирая нож. – Я не ночной разбойник и не причиню тебе зла. А вот если бы я был ночным разбойником, тебе и твоему спутнику не поздоровилось бы.
– Я виноват, господин, – ответил я. – Проспал все на свете…
– Еще не все, – засмеялся Порфирий. – Если встанешь сейчас, успеешь многое увидеть.
Мой меч лежал на траве в нескольких шагах, и я со стыдом подобрал его. Порфирий показал мне самым наглядным образом, как чувствует себя принцепс. Все время с ножом у горла. Он что, прочел мои мысли?
Впрочем, о чем еще думать императору Рима, как не о заговорах. Остальные проблемы решены, но если забыть о безопасности, убьют непременно. Убивают даже тех, кто постоянно ищет вокруг злоумышленников. Мало того, после убийства такие императоры сходят в Аид с двойным клеймом – безумца и тирана.
Мне пришло в голову, что Светоний в жизнеописании цезарей вольно или невольно исказил истину в угоду своим идеалам. Он хотел показать, что плохих цезарей убивают оскорбленные граждане, а хорошие умирают своей смертью, купаясь в народной любви.
Но убивают и тех и других. Даже самый хороший принцепс кого-нибудь да оскорбит (тем более что в воспаленных человеческих мозгах обида часто возникает на ровном месте), а от кинжала добродетель не защищает. Юлия прикончили в точности как Калигулу: раны различаются глубиной и опасностью, а не причиной, по какой их наносят.
Плох только мертвый цезарь. А за минуту до его кончины все вокруг соревнуются в подобострастном стихосложении. Так что охрана куда важнее нравственности. Но сейчас, конечно, был не самый ловкий момент, чтобы делиться с императором этой мыслью. Тем более что своей выходкой он давал понять примерно то же.
– Идем прогуляемся, пока светло, – сказал Порфирий.
Я никогда прежде не видел такой яркой луны. Она выглядела даже не белой, а голубой.
В ее свете лес преобразился. Он стал зыбок, как воздух. Заметны сделались прорехи и проходы в том, что казалось прежде сплошной зеленой стеной.