Путешествие в некоторые отдаленные страны мысли и чувства Джонатана Свифта, сначала исследователя, а потом воина в нескольких сражениях
Шрифт:
Целостность личности в большом и малом – она всегда таинственна, загадочна и в конечном счете нелепа для тех, кто компромисс и измену себе считает – осознанно или инстинктивно – основным законом жизни…
С радостью думаешь, что Свифт не обманулся в Стелле: победа его личности и мировоззрения была в данном случае полна и ничем не отравлена.
Конечно, Эстер Джонсон, молодая, привлекательная, неглупая девушка, легко могла бы вступить в обычный брак; будь на месте Свифта кто угодно другой – разве не настаивала бы она на нормальном в таком случае ходе вещей?
Но Свифт воспитал ее. Сумел ее убедить, что он – Свифт – человек своей мысли, своей морали. Сумел внушить ей уважение к своей мысли и морали. А здравый смысл, четкий и сильный, у нее был. Чутье психологической
И о решении своем Стелла не пожалела. Ибо предоставилась ей однажды легкая возможность отказаться от решения, изменить судьбу, и без колебания не только отбросила она эту возможность, но как бы еще раз сказала Свифту и себе: «Да!»
Молодой священник, живший в городе Триме, Уильям Тисделл, введенный Свифтом в дом Эстер Джонсон – дело было в 1704 году, – решил, что эта привлекательная дама будет хорошей для него женой. В отношения Свифта и Стеллы он не был посвящен и добросовестно полагал, что Свифт не более как старый друг, чуть не опекун двадцатитрехлетней девушки. Тисделл намекнул Стелле о своих намерениях, намек был встречен, очевидно, уклончиво. Он решил тогда обратиться к посредничеству Свифта – тот был тогда в Лондоне. Характер письма Тисделла можно понять по ответу Свифта. Свифт написал обстоятельный ответ, и Свифт понимал, что у Тисделла все основания показать его письмо Стелле, возможно, и хотел этого, для того и писал.
Холодной, язвительной мистификацией дышит это письмо.
Напрасно думает Тисделл, что он, Свифт, в какой-либо мере ему соперник. Он, Свифт, глубоко уважает даму, о которой идет речь. Настолько, что будь он расположен жениться, то не мыслил бы для себя другой жены, чем мисс Джонсон, – «ибо я не встречал еще человека, беседы с которым представляли б для меня такую ценность, как беседы с ней… я должен прибавить, что хотя мне приходилось встречаться чаще, чем это бывает обычно с людьми нашей профессии, с дамами, занимающими высокое положение, я ни у кого не видел такого юмора, здравого смысла и верной оценки людей и событий, как у нее». Но поскольку он, Свифт, сам не намерен вступать в брак, то – «мое сожаление о потере такого друга, как она, не будет стоять на ее пути, и я отнюдь не хочу мешать ее устройству в жизни, ибо брак считается необходимой и важной вещью в жизни, а ореол девственности тускнеет с течением времени в чьих бы то ни было глазах, кроме моих». Продолжая мистификацию, он пишет далее, что говорил с матерью мисс Джонсон о желательности этого брака и писал ей самой об этом: «Я ссылаюсь на мои письма к ней, свидетельствующие, что я вел себя как ваш друг в этом деле, хотя я и ограничиваюсь чисто пассивной ролью». Письма, о которых говорит Свифт, не сохранились. Но это письмо его Тисделлу – оно ведь косвенно Стелле адресовано. И, будучи жестокой мистификацией в отношении Тисделла (Свифт не умеет ревновать, но ведь злобной издевкой насыщены его строки), письмо это в известном смысле жестокий вызов, брошенный Стелле. Он опять подтверждает, что не изменит своего плана и образа жизни, и предупреждает – еще не поздно! – она может изменить свое решение и из Стеллы стать обычной женщиной, вступившей на нормальный для каждой женщины житейский путь. Свифт стремится к полной ясности в отношениях, и послание к Тисделлу – оно в той же тональности, что и письмо к Варине.
И если бы приняла Стелла предложение Тисделла, пересмотрев свое решение, что ж, Свифт отошел бы в сторону: значит, он ошибся, значит, мисс Эстер Джонсон не стала до конца Стеллой.
Тисделл не мог оценить письмо иначе как аргумент в свою пользу, если показать его Стелле; у Стеллы – не пройди она школу Свифта – были все основания жестоко оскорбиться, ознакомившись с письмом. Но именно теперь отвечает она Тисделлу решительным отказом. Тут и кончается инцидент, если не считать юмористически-злобных стихов по адресу Тисделла, написанных Свифтом, – с особым удовольствием читает он их Стелле.
Итак, Свифт еще раз победил, верней, подтвердил свою прежнюю победу… Мисс Эстер Джонсон осталась до конца дней своих Стеллой.
Вот где гордость и радость ее жизни! Обычный, средний, в сущности говоря, человек, понимает она, что быть подругой Свифта – это и трудно, и прекрасно. Страшен и труден бытовой уклад их жизни: он в Ларакоре, она с компаньонкой в Триме; лишь когда он в отъезде, переселяется она в Ларакор, в его дом, чтобы вновь вернуться в Трим по его приезде; они очень редко видятся наедине; в присутствии друзей Свифта, часто посещающих домик в Триме, они не более как добрые знакомые; сплетни маленького городка все же не оставляют ее в покое. Но что это значит для нее, если она единственное существо на свете, с кем до последних глубин близок такой особый, такой обаятельный в своей властности и всегда новый в своей обаятельности человек! Он саркастичен и зол даже с ней, но безмерно богата его нежность, речь его жестка, но каждое слово входит в душу, волнует, звенит, синий блеск его глаз иногда нестерпим, но какое счастье, когда оттаивают и смеются ласково глаза…
Свифт сумел через несколько лет завоевать обаянием своей личности все лондонское общество, в эти ларакорские годы лучи его обаяния направлялись к одному лишь существу, чувствовать себя центром этих лучей – где большее счастье!
Стелла была счастлива в эти годы…
А он с нею откровенен, как ни с кем. Весь смысл жизни Свифта был в том, чтоб во всеуслышание сообщить миру свое, ничем не разбавленное мнение о мире. Но только говоря со Стеллой, мог разрешить он себе роскошь думать вслух о себе в этом мире. Так родился его внутренний монолог – «Дневник для Стеллы».
Красноречиво и значительно все, что непосредственно относится к Стелле в этом «Дневнике». Но еще чаще, с гордостью еще более торжествующей и радостью еще более острой, вчитывается и перечитывает Стелла свифтовскую беседу с самим собой, к которой приглашает он ее прислушаться.
Уже много лет она со Свифтом, когда получает первые письма «Дневника»: ей ли не понять и не знать обостренную чувствительность его во всем, что касается деталей повседневного его быта, его инстинктивное стремление спрятать даже от себя печальное сознание, что и он, Свифт, подвержен мелким, вульгарным человеческим слабостям; в своем общении со Стеллой до «Дневника», вероятно, удавалось Свифту их скрывать, если не от себя, то от нее, – тут и нужно искать одну из причин ненависти его к браку, – и вот теперь Свифт весь перед ней, и слышит она со страниц «Дневника» самый интимный его шепот, самый затаенный крик… Конечно, никогда прежде не был Свифт так безудержно, без оглядки близок с ней, как сейчас, когда он в Лондоне, а она в Дублине, и слова его, уже ничем не огражденные, слышит она так явственно…
И тут не злорадство Стеллы – вот он такой же маленький, как мы. Все дело в высказанном им между строк «Дневника» согласии доверить Стелле все свое – вот что должно было ее вознаградить за принятое когда-то решение, если нуждается в вознаграждении любовь.
А когда она читает: «Я беспомощен, как слон», – в изумлении и восторге всплескивает она руками: он объяснил себя до конца, спутник и властитель ее жизни, и не только объяснил, он оправдал себя, если она затаенно и робко в чем-либо когда-нибудь винила его…
И любовь его к Стелле – говорил ли он раньше о ней так открыто и самозабвенно, с такой трогательной, наивной нежностью, как теперь, в этих письмах, когда сдержанности, столь присущей им в личном общении, больше нет. Может ли она усомниться в его заверениях, что дороже всего ему ее счастье? Как дороги ей эти заверения, высказанные как бы и ворчливо: Свифт стеснялся и по инерции пытался маскировать свое чувство даже и тут, и нельзя все же было не заметить, как сильно его чувство; нельзя не заметить тех редких, но очень подчеркнутых строчек откровенной, грубоватой даже эротики, написанных условным «маленьким языком»… Была ей дорога и привычная его манера подшучивания над ней, подчас даже обидного, – и над тем, что напрасно он беседует с ней о политике, в которой она ничего не понимает, и над тем, что слишком много орфографических ошибок в ее письмах – Свифт их аккуратно подсчитывал, в одном письме он приводит целый список, – и было ей дорого в следующем письме его тревожное опасение – не обиделась ли Стелла всерьез, ведь он только шутил!