Путешествие в поисках смысла жизни
Шрифт:
Она, наконец, поняла, что духовному существу человека необходим высший авторитет (культ) для выхода из состояния пустоты от всякой веры во что-либо и от всякой любви к чему-либо, кроме веры в себя и любви к себе. О, как ей была знакома эта тщеславная самодостаточность, чуть ли не гордость тем, что она ни в ком не нуждается. В конечном итоге это приводит к тому, что такой человек и сам никому не нужен. Благодаря Юрию Куранову для Поли наметился выход из замкнутости на себе, появилась возможность заполнить пустоту безверия и нелюбви, остановить неопределённо блуждающий взгляд на ином, высшем, лучшем,
В свои семьдесят лет Куранов воспринимался как совсем молодой человек. В нём как-то органически сочеталась мудрость и молодой задор, как будто «из-под самого (его) сердца поднималась весёлая и несколько отчаянная прохлада молодости».
Таким Юрий Куранов воспринимался в его литературной студии не только Поли. Об этом можно судить по миниатюре Марины Михайловой:
«…FORGET BE NOT
В комнате, где не было стен и потолка, на полу из незабудок стоял письменный стол.
За столом сидел человек и быстро писал на листах бумаги остро отточенным карандашом.
Этот человек был похож на пирата; казалось, что в его правом ухе раскачивается золотой дублон, а голову покрывает потёртая треуголка. Но это только казалось.
Человек закончил писать.
Листы бумаги сложились в белоснежный фрегат. Из написанных слов человек соткал паруса и отправился в путь по бушующему морю незабудок.
Это было так просто.
Ведь в комнате не было стен, впереди ждала вечность, а попутный ветер был его старинный друг-приятель».
На одном из занятий Юрий Николаевич вспоминал о своей встрече с Константином Паустовским:
«Я встречался с Константином Паустовским, был у него на Котельнической набережной в 1957 году. Он тогда только что съездил в Париж….
И вот К. Паустовский рассказывал: собралась русская интеллигенция, бежавшая или изгнанная из Советского Союза, эмигранты, французы, которые любили русскую литературу, там ведь русскую литературу всегда любили. Когда он рассказывал о тех ужасных ситуациях, в которых мы находимся, его спросили: «А что же всё это время делали вы, Константин Георгиевич?» И он им ответил: «Мы спасали культуру!» И ответил точно и правильно. Вот сейчас мы должны продолжать его дело, продолжать спасать культуру. Потому что она в неменьшей опасности… Она нуждается не только в поддержке, но и в восстановлении, и развитии…».
Великое, во всём его величии, можно разглядеть только на расстоянии. Величие Куранова, человека столь мощно и многогранно одарённого, и постоянно прилагающего усилия для своего совершенствования, можно было почувствовать и вблизи. Поли понимала, что это происходит не из-за ощущения своей малости (в уничижительном смысле) рядом с ним: Юрий Куранов не был высокомерен. Чтобы почувствовать свою малость в перспективе своего развития, надо было прикоснуться к радушно-расширяющейся радуге его величия. Яркое сияние многоцветной ауры его талантов не могло укрыться за его скромной интеллигентностью и христианской кротостью (говорящей не о робости, а о внутренней силе) – оно было доступно для чуткого сердца и от него можно было возжечь собственную радугу.
Твоей улыбкой улыбается
мне солнце
Зарождаясь в Горних далях,
в дольний мир с Небес летит
Свет Любви не иссякая.
Ты его в себя впусти!
Когда эта земная жизнь Поли, перевалив через половину (по меркам времени Данте), катилась, если не под явный уклон, то, во всяком случае, по накатанной наклонной плоскости, и она не задумывалась, что у этого движения может быть только одно направление к конечной станции с названием, которое меньше всего хотело бы слышать человеческое ухо, для её души открылась возможность преодолеть притяженье земли, изменить направление движения с падения на подъём и соответственно изменить станцию назначения.
Импульсом послужило событие, которое со стороны могло бы показаться незначительным, но, по её тогдашнему внутреннему восприятию, совершенно небывалое. И проводником к заоблачным высям в отличие от Дантовского Вергилия, умудрённого жизнью и познаньями, оказался юнец – правда, легкокрылый.
Находясь вдвоем в маленьком помещении по восемь часов ежедневно (кроме праздников и выходных), они вынуждены были терпеть друг друга. Это было не просто из-за свободолюбия и склонности к авторитарным проявлениям обоих.
При всём разнообразии интернетовских впечатлений (работой они не были перегружены) у Поли порой появлялось желание живого общения. На правах старшей она позволяла себе вторгаться в пространство своего молодого коллеги. В некоторых случаях это было оправдано. Например, когда то, что трудно назвать музыкой, вырываясь из его компьютера, дребезжало на металлических предметах и на её барабанных перепонках, она восклицала:
– Как можно такое слушать!?
– Я не лезу в ваши дела, и вы не лезьте в мои.
– Если тебе громыханье помогает работать, то мне мешает.
– А вы работаете? – произносит Адам с усмешкой.
– Я думаю, – и Поли действительно начинает думать… о письме интернетовского корреспондента.
Перепалки бывали и более напряжённые. Постоянно происходил обмен упрёками в неучитывании интересов другого, насмешками в адрес несносного коллеги, остротами, а порой и саркастическими выпадами с обеих сторон.
Случившееся в одно солнечное утро было полной неожиданностью для обоих.
На расстоянии протянутой руки
В них чудное мгновение таилось.
Часы, и дни, и месяцы текли.
Могло и не случиться – но случилось.
Адам, стоя у окна, поворачивается лицом к Еве и смотрит в её глаза своими большими миндалевидными глазами.
Вдруг встретились глаза … и мир исчез.
Оборвалась на полуслове фраза.
Нечаянною щедростью небес
Вмиг в невозможном очутились разом.
Происходит нечто удивительное.
Два взгляда встретились,