Путешествие вокруг света

Шамиссо Адельберт

Капитаны иностранных торговых судов собирались на обед у Марини. Как-то вечером мне довелось разделить с ними трапезу. К горячему мясному блюду подавался чай, а не вино. Собравшиеся были исключительно внимательны ко мне. Один немолодой капитан спросил меня, который раз я путешествую. Скромно ответив, что первый, я, естественно, в свою очередь задал ему тот же вопрос. Он, оказалось, десятый раз совершает торговые плавания в Южное море и вокруг света; но теперь, по его словам, он устал, это его последнее плавание, и по возвращении домой уйдет на отдых. Хорис, знавший его лучше, беседовал с ним еще в Маниле и потом в Портсмуте, куда этот капитан прибыл раньше нас. Он нашел там письма из дома: на родине его ждет готовый к отплытию корабль, на котором он в одиннадцатый раз отправится в путешествие; но этот одиннадцатый будет и последним.

Обычно мы вознаграждали жителей за мелкие услуги, которые

они нам постоянно и весьма охотно оказывали, — перевоз с корабля на берег и обратно и другие — ниткой стеклянных бус. Такие блестящие изделия, хотя и ничего не стоившие, островитяне принимали всегда с радостью. У Хориса в запасе были бусы какой-то особой формы и необычного цвета, которые он раздавал без разбору вместе с прочими. Но, как выяснилось позже, именно этот своеобразный темно-красный цвет, именно такие бусы считались особенно модными. Они были впервые завезены сюда Ванкувером и с тех пор как большая редкость украшали лишь королев. Теперь еще несколько ниток были в обращении. Начали искать источник и скоро добрались до Хориса. Богатые вожди предлагали ему множество свиней за одну нитку; американские торговцы также делали ему заманчивые предложения, но было поздно. Логин Андреевич, обычно весьма предусмотрительный и деловой, не упускавший прибыль из рук, на сей раз растратил свои сокровища впустую.

Присутствие в гавани столь многих судов требовало от Марини всего внимания, забот и времени, поэтому побеседовать нам почти не удалось. В прошлом году он обещал кое-что для меня записать, но из-за отсутствия свободного времени этого не сделал, и теперь по той же причине я не мог наверстать упущенное.

Большую часть своего времени я проводил в ботанических экскурсиях по горам, в то время как Эшшольц, которого, по крайней мере в первые дни, удерживала больная нога, оставался на корабле и присматривал за оставленными там растениями. Караулить разложенные на солнце лучки растений приходилось подолгу и было очень утомительно. Однако без этого обойтись нельзя. Как-то раз с палубы пропал пучок, и, когда мы обсуждали это, к нам подошел капитан и спросил, о чем мы говорим. Я обо всем спокойно рассказал, не подозревая, что надо мной разразится гроза. Но капитан сделал мне гневный выговор, что, впрочем, было излишне, ибо он повторил то, что мне было хорошо известно: все это мое личное дело и вовсе не касается его матросов, которых он не собирается наказывать палками из-за моих травок. Я же был виноват лишь в том, что выслушал жалобу Эшшольца.

Хорис много общался с американскими купцами. Каду пропадал у островитян, которые очень его полюбили и которых он легко научился понимать На то, что у него было и что мы ему дали, он выменял у них много изделий и щедро одаривал ими каждого из нас по своему усмотрению.

В Хана-руру нашлись не очень старые русские и английские газеты. В мире царило спокойствие, по крайней мере кажущееся. Вычитывать из газет все, что может представлять мало-мальский интерес,— это занятие, на которое дома не хватает досуга. Из того, что касалось моих друзей и знакомых, я узнал лишь о поездке Жермены Сталь в Италию. Во время прогулок по острову местные жители несколько раз предлагали мне газеты, вероятно старые.

Торговля притягивает на Сандвичевы острова представителей самых разных народов. Среди слуг знатных женщин мне довелось видеть молодого негра и выходцев с северо-западного побережья Америки. Впервые встретились мне здесь китайцы — под чудесным небом эти своеобразные люди в своих национальных одеждах расхаживали среди красивых овайцев. Замечу, что зачастую китайцев в этих морях используют в качестве матросов, поскольку они легко подчиняются команде и неприхотливы в еде.

Однажды во время дальней экскурсии, после того как я разговаривал на корабле по-немецки и по-русски, общался с Каду на языке жителей Каролинских островов и мимоходом приветствовал нашего повара на датском; после того как объяснялся в Хана-руру с англичанами и американцами, испанцами, французами, итальянцами и овайцами на их родных языках; после того как видел на этом острове китайцев, с которыми, однако, не разговаривал, здесь, в уединенной долине, я встретил человека, который представился как мой соотечественник, но поговорить я с ним не смог. Он оказался жителем Кадьяка — русским подданным. Я признал соотечественника, пожал ему руку и продолжил свой путь, что для меня было вполне естественным. Лишь много позже я вспоминал об этой встрече как о курьезе.

Я решил посетить западную горную часть острова. Марини дал мне добрые советы, а Каремоку обещал помочь делом. Намеченная экскурсия состоялась с 7 по 10 октября 1817 года. В лодке Каремоку мы вместе с проводником и сопровождавшим его мальчиком поплыли вдоль кораллового рифа, окаймлявшего

побережье в зоне прибоя, к Жемчужной реке и по ней в глубь острова к подножию горы, на которую мне хотелось попасть. Когда я выезжал из Хана-руру, в гавань только что вошло еще одно судно. Во время этой экскурсии мне представилась желанная возможность изучить особенности рифа. Однажды, когда мы шли в сторону открытого моря, на пути нам довелось пересечь коралловую отмель, через которую мы перетащили лодку на руках. По ту сторону прибоя, где глубина составляла примерно 10–15 футов, рыбаки длинными сетями ловили с лодок самых разнообразных рыб, особенно много полосатых зубаток (Chaetodon),переливавшихся всеми цветами. Мои люди, сославшись на распоряжение Каремоку, пополнили свои запасы. Они ели эту рыбу сырой — даже спустя три дня, когда она начала портиться и в ней кишели личинки насекомых. Мы вновь пересекли полосу прибоя, чтобы потом отправиться в глубь острова. Лодку из-за неумелого управления захлестнуло волной. Только что взятая рыба плавала у ног, а все мои спутники плавали вокруг лодки; но скоро был наведен порядок, и мы продолжали плыть — теперь уже между прибоем и берегом но неглубокой воде, принимавшей все более темную окраску. Мы достигли Жемчужной реки. Некоторое время я испытывал на своей руке жар от стоящего прямо над головой солнца. В результате кожа сначала воспалилась, затем стала слезать.

Однажды я очень рассердился на своего проводника, так как он отказался сопровождать меня в горы. Причиной было его любовное приключение. Я исчерпал весь свой запас овайских слов, произнося гневную речь, говоря ему о его долге и угрожая рассказать все Каремоку, приказавшему ему мне подчиняться. Как и подобало жителю Оваи, провожатый смеялся до упаду над моей неграмотной речью, которую, между прочим, отлично понял, ибо в дальнейшем не подавал мне больше повода для упражнений в красноречии.

На вершине горы нас встретил сильный ливень, хляби небесные словно разверзлись над нами. Лубяные одежды островитян впитывают влагу, как промокательная бумага. Мои люди, чтобы сберечь одежду, использовали стволы драцены (Dracaena terminalis).Маро и капа — набедренные повязки и накидки — они туго наматывали на тонкий ствол, обертывали со всех сторон широкими листьями и перевязывали веревкой — все это напоминало тюрбан. Так они несли свою одежду. Я тоже снял насквозь промокшую легкую одежду, и мы спустились с гор в «костюме дикарей». О том, что овайцы гораздо более чувствительны к холоду и дождю, чем мы, писали немало, и это настолько неинтересно, что вряд ли стоит вновь повторять. Хочу лишь сказать, что в тот раз мне не повезло в сборе растений. Во время второго перехода через перевал нас застал дождь, и я не смог даже обозреть окрестности. Намереваясь спуститься на равнину, дабы найти деревню, где можно было бы переночевать, из двух носовых платков я смастерил себе подобие одежды. Еще меньшим довольствовался мой проводник. Весь его костюм состоял из куска веревки длиной 6 дюймов.

Во время путешествия я не пользовался для сбора растений жестяными коробочками, а вместо них употреблял носовые платки. Надо разложить платок, положить поперек него растения, сжать их одной рукой, а другой рукой и зубами связать противоположные концы платка узлом, затем соединить с ним третий конец, а за четвертый держаться во время переноски. В более дальние экскурсии, где есть проводник и носильщик, можно брать сшитую в виде тетради промокательную бумагу и в нее класть особенно нежные цветы. Собранные мною в этом маршруте растения намочил дождь, и могла образоваться плесень. Когда мы подошли к жилищу, где собирались ночевать, одна его половина была объявлена табу, и там мы разложили на ночь растения. Такого рода табу обычно священно. Однако на корабле не спасает никакое табу, и все, что собрано за четыре дня,— все сухое или мокрое — в кратчайший срок было «обречено на исчезновение». Эта фраза стала У нас крылатой.

В нашем замкнутом плавучем мирке из всех языков, на которых говорили на корабле или на берегу, из анекдотов, которые здесь рассказывали и которые сочинялись по поводу случавшихся с кемлибо курьезов, сформировался особый жаргон, который трудно было понять непосвященному. Поскольку мой рассказ вновь переносит меня на «Рюрик», в моей голове теснятся бытовавшие там обороты речи, и вряд ли мне удастся не пропустить их на эти страницы.

10 октября я вернулся из своего путешествия, а 12-го в последний раз пошел в горы, причем впервые меня сопровождал Эшшольц. Все было готово к отплытию, намеченному на 13-е. Однако Каремоку, который с верхушкой знати отмечал на берегу окончание одного из табу, попросил нас задержаться еще на день, чтобы он мог попрощаться с нами, и в этой дружеской просьбе трудно было ему отказать.