Путешествия на берег Маклая
Шрифт:
Солнце было уже высоко, так что я пролежал после падения по крайней мере часа полтора. Часы мои остановились, вероятно, вследствие падения, на половине седьмого. Рассматривать долго место, по которому я скатился к дереву, и рассчитывать шансы и последствия, если б скатился немного в сторону, прямо в обрыв, было некогда; голова и ноги были целы, и время подняться на вершину пика терять было нельзя, почему мы двинулись и стали снова карабкаться вверх.
Несмотря на это приключение, я имел силы не только добраться до вершины, но в тот же день, правда, часам к 11 ночи, дойти до деревни Богатим, откуда я предпринял эту двухдневную экскурсию. Дней пять я хромал и дней десять чувствовал контузии, полученные во время падения в различных частях тела.
Эти головокружения, которых пример я описал выше, являющиеся изменнически, когда их вовсе не ожидаешь, одно из самых неприятных следствий анемии, происшедшей от лихорадки, которая, хотя посещает меня в последние годы реже, никогда не оставляла меня совершенно уже много лет. На Яве осенью 1874 г., а потом во время путешествия в Малайском полуострове подобные головокружения были причиною весьма неприятных случайностей, которые, однако, не имели пока слишком серьезного исхода…
Жизнь в таких отдаленных местностях от европейских колоний, как Берег Маклая, имеет то значительное неудобство, что,
Двое из моих часов были приведены в бездействие, одни вследствие описанного падения, другие – вследствие опытов, которые вздумал производить над ними младший из моих слуг с островов Пелау. С оставшимися тремя я обходился с большею осторожностью и брал их с собою, отправляясь в новые экскурсии, и не оставлял их на столе, опасаясь за их целость. Дома, в Бугарломе, высота солнца была для меня достаточным регулятором времени; для вечера я придумал весьма удобное мерило времени. Масштаб, которого деления были определены несколькими опытами, приставленный в известное время к зажженной стеариновой свече, защищенной от сквозного ветра с трех сторон жестяными ширмами, мог показывать мне ход времени с достаточною точностью. Измеренное сгорание свечи не допускало меня засиживаться слишком поздно, когда обдумывание какого-нибудь наблюдения или другое интересное занятие заставляли забывать время. Если не ошибаюсь, древние японцы имели что-то подобное, т. е. применяли огонь или сгорание как мерило времени.
Не стану более приводить примеров ухищрений разного рода, к которым мне пришлось прибегать вследствие поспешного и неполного приготовления к путешествию, затянувшемуся пребыванию в Новой Гвинее и разных лишений, происшедших от запоздания прихода шхуны. Тех и других я мог бы привести дюжины. Перейду лучше от этих mis`eres de la vie journali`ere [неприятностей каждодневной жизни (франц.)] к серьезному вопросу, который занимал меня часто.
Размышления о судьбе туземцев, с которыми я так сблизился, нередко являлись сами собою, и прямое следствие их был вопрос: окажу ли я туземцам услугу, облегчив моим знанием страны, обычаев и языка доступ европейцам в эту страну?
Чем более я обдумывал этот шаг, тем более склонялся к отрицательному ответу.
Иногда я ставил вопрос этот иным образом. Рассматривая вторжение белых как неизбежную необходимость в недалеком будущем, я снова спрашивал себя: не помочь ли доступу миссионеров, чтоб они своим влиянием предупредили и парализовали вредное действие на туземцев со стороны шкиперов и тредоров (vulgo [обычно, сплошь и рядом (лат.)]: торгашей)? Ответ снова оказывался отрицательный, так как миссионеры, к сожалению, нередко занимаются под маскою наставников и друзей туземцев деятельностью тредоров и вообще подготовляют даже путь к вторжению тредоров с их аксессуарами: введению в употребление спиртных напитков, огнестрельного оружия, распространению болезней, проституции, вывоза туземцев силою или обманом в рабство и т. п. [200]
200
Возражения вроде того, что темные расы как низшие и слабые, должны исчезнуть, дать место белой разновидности Species Homo [человеческого вида], высшей и более сильной, мне кажется, требуют еще многих и многих доказательств. Допустив, однако, это положение, извиняя тем истребление темных рас (оружием, болезнями, спиртными напитками, содержанием их в рабстве и т. п.), логично идти далее, предложить и в самой белой расе начать отбор всех неподходящих к принятому идеалу представителей единственно избранной белой расы; для того чтоб серьезными мерами помешать этим «неподходящим экземплярам» оставить дальнейшее потомство, логично ратовать за закон: чтоб всякий новорожденный, не дотягивающий до принятой длины и веса, был устранен, и т. п.
Дойдя при помощи беспристрастного наблюдения до противного положения, что части света с их различными условиями жизни не могут быть заселены одною разновидностью Species Homo, с одинаковым организмом, с одинаковыми качествами и способностями, додумавшись, что поэтому существование многих рас совершенно согласно с законами природы, придется признать за представителями этих рас права людей, согласиться, что истребление темных рас не что иное, как применение грубой силы, и что каждый честный человек должен осудить или, если может, восстать против злоупотреблений ею.
Простите, что я остановился так долго на теме, слишком ясной для каждого беспристрастного, не ослепленного высоким мнением о совершенствах расы, к которой он сам имеет счастье принадлежать и для которого так подходят слова Епихарма:
… Так кажется собаке – песПрекраснейшим созданием, так бык – быку,Осел – ослу и свинья – свинье.Я решил поэтому положительно ничем, ни прямо, ни косвенно, не способствовать водворению сношений между белыми и папуасами.
История европейского влияния и европейской колонизации на островах Тихого океана так характеристична и переполнена такими примерами, что невозможно взять на себя ответственность, привлекши сюда белых, стать причиною увеличения реестра подвигов бессовестной эксплуатации, насилия и жестокости!.
Чтобы отогнать эти невеселые думы, мне стоило только обратиться к моим научным занятиям, которые всегда были и всегда
201
А. Schopenhauer. Parerga und Paralipomena, 2-te Aufl. Bd. 1. S. 355 (В царстве интеллигенции нет места боли – там все познавание. – Нем.) (Приведенный в тексте перевод принадлежит Миклухо-Маклаю. Более точный перевод: «В царстве интеллекта нет места для скорби, здесь – всё познание».).
Так как это письмо не имеет назначения трактовать о научных результатах (а бумага еще есть), то, чтоб переменить тему, расскажу случай, который может послужить примером, насколько надо быть осторожным при делании «открытий» в стране, подобной Новой Гвинее.
Обходя горные деревни, я провел первую ночь в Теньгум-Мана, следующую – в Сегуана-Мана, где мои спутники из Бонгу пожелали остаться ждать меня, пока я вернусь из деревни Сам-буль-Мана, куда я направился на другое утро с новыми проводниками и носильщиками, жителями Сегуана-Мана. Спустившись в лощину между обоими хребтами и перейдя вброд весьма быстрый горный поток (верховье реки Колли), мы снова поднялись на противоположный хребет, где стояла деревня Самбуль-Мана. В деревне я расположился в барле, или хижине, назначенной для хранения принадлежностей «ай», для гостей и вообще для мужского населения деревни. Барлы в горных деревнях отличаются от соответствующих построек в береговых деревнях. В горах, как, например, это было в Самбуль-Мана, они малы, низки, темны, так как они не открыты спереди и сзади, как в береговых деревнях; небольшое отверстие (1 м вышины и 1/2 или 3/4 м ширины) в 1/2 м расстояния от земли в переднем фасаде служит единственною дверью. Крыша с боков доходит почти до земли, так что боковых стен снаружи почти не видно. Передняя и задняя стены образованы большею частью из расколотого бамбука, корзинообразно переплетенного. Над дверью под крышею висят или воткнуты в известном порядке нижние челюсти свиней или остатки черепа собак, кускуса, Perameles, рыб и т. п., сохраненные «в память» пиршеств и угощений гостей, происходивших в разное время в этой барле. Там же сохраняются, прикрепленные разным образом, разные предметы, напоминающие что-нибудь или кого-нибудь [202] или чем-нибудь обратившие на себя внимание туземцев. Не только над входом, но и внутри барлы сохраняются разные достопримечательности. Осмотрев по порядку все предметы, навешанные у входа, я вошел в барлу, где было так темно, что днем пришлось зажечь свечу.
202
Придя недавно в деревню, в которой я провел одну ночь как-то в 1871 г., я заметил висящий в барле обломок сучковатой палки, которой форма мне показалась знакома. Видя, что я обратил внимание, один из присутствовавших туземцев предупредительно напомнил мне, что это была моя палка, которую я сломал дорогою из Гарагаси в Мале. Я действительно припомнил это обстоятельство, случившееся шесть лет назад; эти шесть лет жители Мале сохраняли обломок палки, чтоб при разговоре обо мне указывать на нее как на вещественное доказательство существования Маклая и посещения его Мале. Когда я бросал при моих посещениях деревень пустую жестянку от консервов или пустую коробку от спичек, они подбирались туземцами и сохранялись в барле, где я провел ночь; дорогою, когда случалось бросать изодранные перчатки, они поднимались обыкновенно спутниками и привешивались на сучке ближайшего дерева и т. п.
Кроме двух вырезанных из дерева масок, употребляемых при Ай-Мун, двух или трех выдутых яиц Megapodius, почерневшего от дыма обломанного черепа казуара, мое внимание обратило на себя главным образом несколько костей, привешенных в самом видном месте среди хижины. Это были два позвонка быка (!) средней величины. Из тщательного образа, каким они были привязаны хорошо скрученным снурком к одной из перекладин под крышею, и по выражению физиономий окружавших меня жителей деревни я мог заключить, что они весьма дорожат этим украшением барлы.
– Анде рие? (это что?), – спросил я, удивленный, забыв, что, кроме людей Бонгу, оставшихся в Сегуана-Мана, никто здесь не понимает диалекта Бонгу. Хотя ответили многие, и некоторые вдались в длинные рассказы, понять я ничего не мог. Находка эта меня, однако, сильно заинтересовала. Каким образом эти бычьи позвонки попали сюда, в эту деревню между горами, в трех днях ходьбы от моря? Хотя я читал, что в Новой Гвинее были найдены следы не только быка, [203] но и носорога, [204] видеть, однако, в этих позвонках доказательство одного из этих открытий мне не пришло в голову, и чтоб найти разгадку, я послал за одним из людей Бонгу.
203
Гг. Макфарланом и Стоном на юге Новой Гвинеи.
204
Офицеры английского парохода «Базилиск» сообщили, что видели в Новой Гвинее следы и кал, которые, по их мнению, могли принадлежать большому животному, например носорогу.
Вечером жителям Самбуль-Мана удалось объяснить мне, что эти позвонки – кости «большой свиньи» и что они получили их из Энглам-Мана. На другое утро от пришедшего туземца Бонгу я услыхал следующую повесть. По уходе корвета «Изумруд» (в декабре 1872 г.) сильным волнением были выброшены на берег многие предметы, между которыми находилось несколько костей, которые были признаны жителями деревень Горенду и Бонгу за «сурле бульборо рус» (кости большой русской свиньи). [205] Туземцы собрали и сохранили как редкость эти кости и два позвонка, подаренные в Горенду одному из жителей Энглам-Мана, <от него они> перешли к отцу невесты его, туземцу Самбуль-Мана, в барле которого я их увидал. Другие кости были подарены в разные деревни в горах и, может быть, пространствуют подобным описанному образом еще дальше, не только удивят, но и послужат к разным гипотезам, если будут найдены европейскими путешественниками по ту сторону Мана-Боро-Боро (хребет Финистер).
205
Мне помнится, что во время трехдневной стоянки «Изумруда» в бухте Габинау на корвете находился небольшой бык, который привел в величайшее удивление видевших его папуасов, называвших его «большой русскою свиньей с зубами (рогами) на голове».