Путешествия по Африке
Шрифт:
С седьмого по одиннадцатое сентября я оставался у Япати, часто с ним встречался и получил от него ценные историко-географические сведения об этих областях.
Одиннадцатого сентября я двинулся дальше пешком, так как нарыв на спине моего осла не позволял ехать на нем. Первый день похода на север привел нас к Аэзо, брату Япати. Маленькие речки по другую сторону водораздела Уэре — Мбому текут на восток в Дулу, который направляется на север к Мбому. Там имеются островные поселения абармбо, смешанных с азанде.
На второй день пути мы пришли к владениям башир (сере), широко разбросанным по обширным землям; наш путь в последующие дни, через станции арабов и далеко за Мбому, шел все время по принадлежащим башир областям. Они, правда, также смешаны с другими племенами, преимущественно с азанде, но все же сохраняют преобладание. Целью второго похода было селение вождя башир Накани, расположившегося северо-западнее Аэзо. На границе области Япати мы перешли реку Куру в пятнадцать шагов шириной и два фута глубиной; она со своими притоками вливается в Мбому.
Дальнейший путь 13 сентября от Накани к арабскому поселению Идрис был труден. Вдоль пути, на север в Мбому, текла болотистая и вышедшая из берегов река Аза, которую мы вынуждены были перейти в трех местах, и, кроме того, ряд ее болотистых притоков. На последнем отрезке пути перед зерибой Идрис пришлось преодолеть серьезное препятствие, особенно для коз и осла, сильно разлившуюся реку Буйе, более чем в двадцать шагов шириной.
Последняя часть пути между Азой и Буйе значительно повышается и, находясь там, я мог разглядеть зерибу Идрис, лежавшую вдалеке по ту сторону Буйе. Гор во всей этой большой области я не встретил.
Двадцатого сентября, после длинного перехода, мы дошли до селения вождя Музие. Основной же нашей целью был его отец, Уандо, брат Земио. Уандо, будучи повелителем области, подчинялся Рафаи, поставляя ему не только слоновую кость, но по временам, в виде дани, и продукты питания. Граница его области одновременно служила западной границей основного владения племени сере, которое имеет свои островные поселения и в области Уандо. Река Баки, пятнадцати шагов шириной и глубиной в это время в человеческий рост, протекает по всей области. Она обрамлена высокими деревьями, и, пока перевозили коз, я с удовольствием выкупался в ней. Многие ее притоки начинаются в пограничной области Уандо. Вблизи речки Дсонга возвышенность опять переходит в группы холмов, постепенно снижаясь к долине Баки, причем с холмов открывается широкая перспектива на дикую необитаемую местность. В такое время я еще находил досуг для переписки начисто своих заметок. Меня все больше удивляло, что я не застал послов от Земио. Только у Уандо все объяснилось. Письма Бондорфу, очевидно, долго залежались на станции арабов, поэтому только за несколько дней до этого прибыли в Уандо и совсем недавно были отправлены дальше. От Музие путь шел дальше снова по широкому холмистому хребту, затем через последнюю речку, грязную и болотистую, и, наконец, постепенно мы увидели широкую перспективу, спустившись к западу к месту жительства хозяина страны. Уандо был старший сын Тикима, но Земио, пользуясь особыми привилегиями у Джесси-паши, был, однако, значительно больше уважаем и могущественен. Господствующей кастой были и здесь азанде, хотя они составляли меньшинство по сравнению с остальными туземными племенами. В области Уандо впервые появились островные поселения акахле, которые дальше на западе составляют большинство населения и являются, вероятно, старейшими жителями. Возле них еще живут башир, абармбо (абодо) и шируа, далее — абабулло, эмбиддима и апакелле, происхождение которых я все же не решаюсь определить. Уандо принял меня предупредительно и хорошо позаботился также об устройстве моих слуг. Я научился у него по-новому понимать чувства черных, так как он очень горевал, с трогательной сердечностью, о скоропостижной смерти одного из своих сыновей, оплакивал потерю и хвалил мне достоинства умершего.
Труп был помещен в открытой галерее между другими хижинами, и над гробом был воздвигнут высокий холм. Опечаленный отец проводил там много времени и в знак траура коротко остриг волосы.
Двадцать седьмое сентября 1882 года было весьма знаменательно в истории моего путешествия как день въезда в новую станцию Земио. Работа, которую я наметил в Европе, была, наконец, завершена, и четыре тома дневников, которые я вез с собой, являлись предварительным ее результатом. С известным удовлетворением просмотрел я свои маршруты, которые, за небольшим исключением, начиная от Мешры-эр-Рек (апрель 1880 года) до настоящего дня не имели пробелов. Я мог отныне подумать о возвращении домой, что казалось мне недостижимой мечтой и мерещилось в бессонные ночи на одинокой постели во время болезни и среди тяжелых невзгод. Но сейчас все обстояло иначе. Я чувствовал себя снова сравнительно хорошо, а на юге и западе было еще так много интересного для изучения. Я чувствовал, что должен использовать благоприятные условия, если не хочу увезти с собой, как последний плод моего африканского путешествия, упрек самому себе. Я проверил состояние своего здоровья. Вообще, слово «здоров» для европейца в Африке — понятие по большей части весьма относительное. Легкие недуги — какое это сейчас могло иметь значение! Дизентерией и тяжелой формой малярии — болезнями, которые являются роковыми для большинства путешествующих по Африке, я никогда не страдал, и впоследствии они меня также пощадили. Взвесив свои возможности, я пришел к заключению, что мое положение достаточно хорошо. Ящики для запасов были наполнены снова (моя бережливость оправдала себя), и я даже был в состоянии снова, в случае необходимости, проявлять щедрость. Итак, в это утро я уже мечтал о новом путешествии в следующий сухой сезон и обдумывал новый маршрут в то время, как вместе с Бон-дорфом и Земио ехал к северу, к месту моего временного жительства.
Селение выглядело очень привлекательно, будучи расположено между группами масличных пальм. Сначала мы проехали мимо хижин Земио, которые, как и хижины его людей и некоторых живших там арабов, стояли за оградой. Затем я увидел несколько больших хижин, на крышах которых развевались русские флаги. Земио обосновался здесь недавно, поэтому все носило отпечаток новизны. Станции, возведенной Бондорфом, недоставало забора. Беглый осмотр моих помещений и расставленного в порядке на полках багажа вполне успокоил меня. Только разочарование в моих надеждах на получение писем с родины портило мое хорошее настроение. Последние письма из дому были написаны 1 мая 1881 года, и я получил их в декабре этого же года, будучи в округе абармбо; после этого в течение семнадцати месяцев я не имел ни одного письменного сообщения, а мои сведения о мировых событиях ограничивались полученными в Тангази газетами от декабря 1881 года. Эти грустные мысли были рассеяны моими старыми знакомцами и новыми подданными Земио, поспешившими ко мне и занявшими у меня остаток дня. Мои черные друзья сидели группами в тени масличных пальм, которые осеняли остроконечные крыши хижин. Когда зашло солнце, мы достали пестрые бумажные фонарики и большие, длиною в метр, смоляные факелы, привезенные из Мангбатту. При этом фантастическом освещении мы наполнили наши чаши европейским вином и коньяком. Гости также получили свою долю, а Земио принял участие в моем ужине, состоявшем из курицы под соусом со свежими лепешками кисра. Удовольствие было завершено берлинскими и каирскими папиросами.
Бондорф часто болел во время моего отсутствия и, хотя был относительно здоров в данное время, все-таки желал вернуться в Европу. Я хотел использовать это обстоятельство для пересылки туда коллекций, и мне, таким образом, предстояла упаковка множества вещей, ибо его отъезд планировался на ближайшее время. Но пока я целыми днями возился со своими вещами, отчасти из радости обладания, частью потому, что надо было еще раз все выложить, просмотреть, проверить и очистить. А вечером я ежедневно наслаждался горячим купаньем в остававшейся на станции сидячей ванне, свежим бельем и чистой одеждой; я сменил маленький походный ан-гареб на большой и удобный, покрытый красивым ковром, мягкой козьей шкурой, несколькими одеялами и сафьяновой подушкой. Я открыл и ящики с провизией, при этом был извлечен из своей оловянной оболочки третий и последний оставшийся сыр. Он оказался безупречным. Но когда появились жестянка с фруктами и бутыли с соусами, изумление любопытствующих зрителей достигло наивысшего предела и выразилось самыми красноречивыми звуками. Следуя своему принципу знакомить негров посредством своих вещей с культурой севера, я приказал раскрыть для Земио и его окружения немало банок и бутылей, особенно угощая их вкусными, сваренными в сахаре фруктами, которые, естественно, произвели большое впечатление на желудки моих черных друзей. Это часто доставляло мне большее удовольствие, чем если бы я употреблял их сам. Кроме того, я уже отвык от деликатесов и кое-что мог кушать лишь с осторожностью, так что с удовольствием вернулся к туземной, самой простой домашней пище.
Мои коллекции, приготовленные для отправки в Европу, состояли из тридцати двух мест. С ними Бондорф 16 октября
1882 года отправился от Земио в Бахр-эль-Газаль. Тринадцатого ноября я получил от Лептон-бея письмо из Омбанги. Он писал, что хотел бы приехать ко мне, но его ждет слишком большая работа в управлении. Он получил из Хартума распоряжение направить в Фашоду 7000 рекрутов. «Но откуда же их взять?» — добавлял он. Далее он писал, что Дарфур находится в тревожном состоянии и что Слатин-бей [12] воюет против арабов. 10 сентября он был ранен пулей в правую руку. Арабы все-таки, правда, при больших потерях с обеих сторон, были побеждены.
12
Слатин-бей был австрийским офицером и с 1879 года мулиром в Дарфуре. где выдержал немало боев иротин мятежных вождей махдигтоя. — Прим. авт.
Но и для Лептона начались дни серьезных забот. В начале декабря он сообщил мне, что вся страна Динка восстала, и дорога к Мешре-эр-Рек, пункту отхода пароходов на Хартум, отрезана мятежными племенами. Сообщение пока не может быть восстановлено, и Бондорф должен дожидаться, пока наступит более благоприятная обстановка для отъезда в Хартум. Поэтому Бондорф пожелал вернуться на нашу станцию, куда и прибыл благополучно, однако, лишь после моего отъезда от Земио. Мои коллекции пока что, по совету Лептона, которому я предоставил право решить этот вопрос, остались на хранении на складе управления Бахр-эль-Газаль.
Позже в одном из писем от конца декабря 1882 года Лептой писал, что он был вынужден вновь стянуть отряды даже с отдаленных станций, чтобы дать отпор многочисленным и хорошо вооруженным мятежникам.
После отъезда Бондорфа я мог представить себе, и особенно своим ногам, отдых, вместо того, чтобы, завернув отечные ноги в тряпки, все время ковылять по станции.
На станции у Земио
В своей жилой хижине я теперь занялся чтением. Хижина была похожа на сооруженную у Ндорумы и столь же удобно обставлена. Но спокойствие и радость, по случаю вновь обретенного дома, кончились очень скоро и неожиданно.