Путешествия по Африке
Шрифт:
Когда я с Фараг’Аллой позднее посетил резиденцию князя Ниангары вблизи Тангази на плоском холме, вокруг меня снова теснилась толпа нубийцев с Магомедом во главе. Такое поведение противоречило обычаям арабов, и я спокойно, но твердо потребовал, чтобы люди не следовали за мной. Они отошли, за исключением нескольких человек. Однако Магомед со всей свитой снова появился, когда Ниангара принимал меня, собрав вокруг себя своих подданных. Он поспешно отвел князя в сторону и, как я впоследствии узнал, в угрожающем тоне упрекал его в том, что тот способствовал моему посещению. Таким образом я все время оставался под постоянным надзором этих головорезов. При данных неприятных обстоятельствах я не намерен был оставаться в этой части страны, и тем в большей мере желал теперь же, еще до моего возвращения к Ндоруме, как можно больше узнать о стране и народе.
Одновременно я тайком наводил справки о более отдаленных областях. Ко мне явились также жены Ниангары для приветствия, и я от них узнал подробности о князе Санга, область которого находится к югу от реки Бомоканди. Он так же, как и Мамбанга, сохранил еще свою самостоятельность и запретил нубийцам доступ в свою страну, меня же он, как сообщили мне люди Ниангары, охотно принял бы и выслал бы мне носильщиков. После этого я решил отправиться к Санге, несмотря на недостаточное снаряжение, и другой дорогой вернуться к Уэле. Я мог достигнуть этой области в несколько дней и при этом увидеть реку Бомоканди. Однако и этот план был сорван. Когда я потребовал от Магомеда носильщиков, то ничего, кроме уверток и лжи, от него не получил. Он утверждал даже, что до области Санги десять-пятнадцать дней пути. А когда я выразил желание познакомиться с карликовым народом акка, он вдруг спросил меня с лицемерным дружелюбием, не хочу ли я взять с собою одного акка. Едва я необдуманно сказал «да», этот лицемер и мелкий торговец людьми вспыльчиво заявил: разве я не знаю, что это запрещено, и, кроме того, объявил, что я должен буду заплатить за носильщиков.
Между тем Фараг’Алла выполнил мое поручение к Нианга-ре, сообщив, что я при данных обстоятельствах собираюсь в обратный путь. Вечером, когда я сидел перед моей хижиной, снова пришли арабы и с ними Ниангара. Некоторое время царило молчание, затем Магомед спросил меня, посылал ли я сегодня Фараг’Аллу к Ниангаре и зачем. Я ответил: чтобы приветствовать от моего имени властителя страны, так как я ведь завтра возвращаюсь на север, и уже готовы носильщики, как он, Ниангара, велел мне передать. Магомед усомнился в истинности этой причины, так как он слышал, как один из моих слуг сказал, что я сержусь на арабов и хочу возвратиться, чтобы побудить Джесси отправить «джехадие» (солдат регулярных войск) в Гургуру (Мангбатту). Я не знаю, солгал ли он просто или Фараг’Алла действительно сказал необдуманно, во всяком случае переговоры были неприятные. Магомед был нагл и все время настаивал на том, чтобы я оплатил носильщиков, причем раздраженно сказал, что он, ведь, сюда послан для охраны интересов «Хокума». Я разъяснил, однако, этим людям давно осуществляемый мною план ознакомления со странами и народами и мое твердое намерение прийти сюда после дождливого периода со всеми моими вещами, с тканями и многими другими предметами, в которых они так нуждались и которые были предназначены для них. Но теперь, когда меня так оскорбительно встретили, из этого ничего не выйдет, и я теперь не знаю, куда я впоследствии поеду из области Ндорумы. Моя длинная речь не осталась без внимания, даже Магомед начал менять тон и пришел поздно вечером в мою хижину с улыбками, чтобы между прочим предложить мне молодого акку. Я отклонил это предложение. Так как арабам стало известно мое желание снова возвратиться к ним от Ндорумы, я пока оставлял их в убеждении, что действительно это сделаю, но про себя давно решил совсем иное.
Несмотря на то что Магомед велел следить за каждым моим шагом и общением с туземцами, до меня тайком доходило много жалоб на незаконные действия магометан, и кое-что я через Фараг’Аллу узнал от Ниангары. О дальнейшем путешествии по этой области не могло, конечно, быть и речи, о работах нечего было думать. Я был очень рад, когда мог 22 октября покинуть Тангази и больше не сидеть в бездействии в моей хижине, прислушиваясь, как арабы с дикими криками и руганью проводили время в азартной игре или пьянствовали. Я ничего не добился в Тангази; мне даже не удалось, несмотря на настоятельное мое ходатайство перед управителями, облегчить судьбу Мбитимы. Этот старший и любимый сын Уандо находился, как мне в свое время сообщил его отец, все еще закованным в цепи в качестве пленника в Тангази. Такими же бесполезными оказались мои предостережения по поводу предполагавшегося военного похода на Мамбангу. Арабы чувствовали себя, видимо, успокоенными моим столь скорым возвращением и отпустили меня одного с носильщиками, но местное население провожало меня теперь толпами от двора ко двору. Эти достойные участия люди отпускали меня неохотно, особенно женщины заклинали меня остаться. Комически-трогательно было наблюдать, как они при этом пантомимой изображали расправу с ними нубийцев и свои страдания. Я утешал их обещанием возвратиться сюда, и они разразились ликующими возгласами.
Многие из этих людей, особенно юноши, хотели даже уйти со мною, и я с трудом отговорил их.
Скамеечка азанде
Легкие приступы лихорадки и желание как можно больше собрать справок об областях, лежащих на нашем обратном пути, задержали меня еще несколько дней на станции у реки Гадца. Я также нуждался в продовольствии для обратного путешествия. Старый управитель Али, после того как узнал, что произошло в Тангази между мною и Магомедом, был теперь еще более дружественно настроен и делал все, что было в его силах, чтобы удовлетворить меня. И другие арабы вели себя теперь спокойно и прилично, тогда как раньше они шумели и бесновались при азартной игре. Они боялись теперь, что я на них принесу жалобы. И действительно, Али выпросил письменное удостоверение, что он не предъявлял ко мне таких требований, как Магомед, а оказался по отношению ко мне услужливым. Теперь арабы получили также в подарок ткани, а Али, кроме того, получил ножницы, зеркало, нитки, швейные иголки, бусы и т. п. Я же был снабжен маисом, мукой и другими продуктами для дальнейшего пути и велел завялить бедро буйвола.
Глава XV. Путешествие от Уэле назад к Ндоруме и последнее пребывание на станции Лакрима
Двадцать седьмого октября я отбыл со станции Али и переправился через реку Гадда. Утром шел проливной дождь, так что мы могли выйти лишь в полдень. На другом берегу Гадды я переночевал в хижине у реки Кибали. Обе реки, соединяясь на западе, образуют реку Уэле. Уровень воды в реках был теперь наивысший. Он меняется, в зависимости от времени года, на двадцать футов. Ширина Гадды составляла около семидесяти пяти шагов, а ширина Кибали в два раза больше. Берега обеих рек окаймлены мощными деревьями, их широкие и сучковатые ветви раскинулись далеко над водой. Полуостров в вилке обеих рек представлял собою равнину, местами незначительно возвышающуюся; на нем живет племя абангба. Они в этой местности лодочники и рыболовы и служили мне в течение двух дней в качестве носильщиков в необитаемой дикой местности к северу от Кибали. Несмотря на то что последние недели я находился в непосредственной близости от Уэле, я здесь только несколько раз получил копченую рыбу — сома. Туземцы занимаются рыболовством только посредством верш, приспособленных к низкому уровню воды, а при высокой воде рыбы почти не ловят; пойманная в благоприятное время рыба сохраняется, после интенсивного вяления до полуобугливания, долгое время.
Переход через приток реки Думы
Небольшой ночной эпизод у Кибали встревожил нас всех и мог стоить жизни моему красивому козлу, полученному от Мамбанги. Козел был на привязи вблизи осла под выступающей частью крыши продовольственного склада. Его громкое блеяние разбудило меня, и мне послышалось, будто какое-то другое животное промчалось мимо двери моей хижины. Я выскочил наружу и увидел, как мой слуга бросил копье в поспешно удирающее животное. Судя по следам, то была гиена. Ослы уже сорвались со своих привязей, а козел от страха неистово рвал свою. Весь остаток ночи мы подвергались набегу термитов, усеявших буквально весь лагерь. Мы их изгоняли из хижин факелами, давили, истребляли. Победа, наконец, была достигнута, но сон — потерян.
Двадцать восьмого октября мы на лодках переправились через полноводную и быстротекущую реку Кибали. Теперь область мангбатту осталась позади, и снова два дня мы шли через необитаемую дикую местность. Пройденная нами в первый день местность к северу от Кибали представляла собою безлесную степь с очень скудной древесной растительностью, но с высокой, твердой, как камыш, травой. На однообразной равнине там и сям встречались выходы латерита. Мы не встретили также ни одного водоема на пути к речке Буа, у которой заночевали. По дороге у меня был тяжелый приступ лихорадки. Рвота желчью хотя и принесла мне небольшое облегчение, но от жары во рту пересохло, члены стали словно парализованные, и я едва мог держаться в седле. Когда мы, наконец, пополудни достигли тенистых береговых лесов Буа, я свалился от утомления, тогда как люди разбили лагерь на другой стороне речки. Хотя такие сильные приступы лихорадки и ослабляли меня на несколько часов, но за ними следовали стадии душевного и телесного отдохновения. Вскоре в маленькой, быстро сооруженной хижине я погрузился в укрепляющий сон. Только один раз нас потревожило приближение слонов, но горящие факелы отпугнули их, и снова безмолвная тишина ночи воцарилась в нашем лагере, раскинувшемся в дикой африканской местности.
На следующий день мы продолжали двигаться через необитаемую местность в северо-восточном направлении. Мы покинули широкую низменность Кибали, и за вчерашней необозримой, безлесной, травянистой степью сегодня опять следовала характерная саванна, смешанная с изуродованными стволами лиственного леса. Высокая трава уже во многих местах выгорела, тем самым освободив дорогу для движения, — благодеяние, которое путешественник вдвойне чувствует после того, как он долгое время с трудом пробивался вперед через высокую траву. Снова показались бесчисленные водные потоки, из которых последний, восьмой перейденный нами в этот день — Канили, наиболее значительный; впадая в Кибали, он принимает в себя остальные ручьи. Хотя они частью являются небольшими лесными ручьями, у них почти без исключения широкие болотистые берега. Очень ровные лощины благоприятствуют образованию этих прибрежных болот, часто наполненных грязью, илом, образующимся латеритом, а также широкому распространению смешанного прибрежного леса.
После двухдневного перехода через пустыню я радостно приветствовал разбросанные селения вождя азанде Нгериа (сына Томбо; не смешивать с князем Нгериа, сыном Базим-бе), где я и мои люди нашли пристанище. Здесь меня ожидало новое разочарование: я должен был сменить носильщиков, но оказалось, что почти все мужское население, состоявшее, кроме азанде, из абагинзо и амади, было призвано на войну и ушло на север, так что я застал только женщин, детей и лишь немногих мужчин. Вследствие этого мы договорились, что теперешние носильщики будут продолжать службу. Однако все они предпочли ночью удрать, что вынудило меня оставаться много дней, чтобы получить носильщиков с севера. Там находилась намеченная мною для посещения станция, и я немедленно послал к тамошнему управителю драгоманов и потребовал через них носильщиков. Но и там люди вышли на тропу войны, причиной которой являлась вражда между Хокуа и его старым отцам Уандо, причем первого поддерживали арабы. До столкновения на сей раз не дошло. Я узнал все это от людей Уандо, направлявшихся на юг к местам жительства Нгериа. Они рассказали мне, что ведутся переговоры между нубийцами и Уандо. Эти люди, замечу, были отправлены к мангбатту для добычи и доставки оракульного яда «бенге» из дерева, которое, кажется, растет только в определенных областях. Подобно этому, я видел, как посланные князя Мбио однажды торговали у вождя абака Анзеа «бенге» за слоновую кость. Один из людей Уандо остался, чтобы сопроводить меня к своему господину, который меня с нетерпением ожидал, так как слухи о моем появлении уже распространились по стране.