Путешествия по Африке
Шрифт:
В день встречи снова прибыл ожидавшийся гонец и сообщил, что Мамбанга выступил и идет мне навстречу. Волнение на станции было велико; робкие и опасливые, тихо стояли сотни людей на холме, когда мы двинулись на восток. В пути мы скоро встретились с вестниками князя, которые, однако, немедленно повернули обратно, явно для того, чтобы сообщить своему господину, что видели меня без сопровождающих и об отсутствии опасности. Наконец, я увидел отряды самого Мамбанги, идущие навстречу длинной змеящейся линией. Когда я приблизился, сотни воинов стали в шеренгу, и я прошел под радостные крики. Но я заметил, что многие люди и после этого еще пошли вперед, вероятно, в качестве разведчиков, чтобы удостовериться, не устраивается ли засада. И так я постепенно приближался к цели, двигаясь между тесными рядами воинов, вооруженных копьями и щитами, как сквозь лес пик. Меня радостно приветствовало немало хорошо знакомых лиц, и, наконец, я оказался перед самим страшным повелителем.
Я непринужденно поздоровался с Мамбангой, как с добрым другом, тогда как он вначале казался боязливым. Мне трудно было понять ход его мыслей, он только сразу выразил изумление по поводу моего прихода, что так же, как и мое бесстрашие, никак не соответствовало его понятиям и было для него непостижимо. Мы уселись затем на дороге, и его сопровождение образовало тесный круг. Солнце уже заходило на западе, темнота должна была нас объять после едва начатых переговоров, и я поэтому предложил переночевать вместе. Мамбанга охотнее всего взял бы меня сразу к своим хижинам, но согласился с моим предложением; и так, на подходящем месте, у заброшенных хижин, начаты были приготовления к ночлегу, тогда как я послал на станцию за хлебом и одеялом. На Мамбангу, однако, нашел вдруг новый приступ подозрительности, и он захотел вернуться к своим хижинам. Я прочел ему резкую нотацию за недостойное поведение, показав на заходящее солнце и упрекнув, что он заманил меня сюда, а теперь желает оставить ночью одного, после того как я уже отослал своего слугу на станцию. «Хорошо, — сказал я, — он меня больше не увидит», — и я уже сложил свой стул и повернулся, чтобы уйти, хотя собирались грозовые тучи и вдали уже гремел гром. Тогда недоверчивый вождь сдался и, оставив себе около сотни воинов, даже отослал всех остальных на защиту оставшихся дома. Началось поспешное устройство временных хижин из листьев банана, напряжение прошло, и я спокойно глядел, как работают люди.
Такое убежище устраивается достаточно скоро и вполне соответствует цели — защите от дождя. Сначала из легких стволиков деревьев сооружается деревянный каркас двускатного домика. Продольные стропила крыши просто заменяются лианами, а поперечных стропил вообще не требуется. Любопытно укрепление листьев банана, которые, чтобы дождевая вода имела легкий сток, должны покрывать крышу наподобие черепицы. Их вздутые средние жилки косо разрезаются в нижней трети, а затем листья подвешиваются посредством этого разреза на лианах. Эта работа начинается с нижних стропил. Листья прикрепляют рядом друг с другом наложением одного на другой, благодаря чему перекрывается продольное пространство между обоими нижними стропилами. Таким же образом подряд закрывают более высокие промежутки между продольными стропилами, причем нижняя треть каждого ряда листьев должна перекрывать верхнюю треть нижнего ряда. На коньке листья переламываются посредине и загибаются вниз по обе стороны. Наконец, все сооружение из свободно подвешенных и друг друга перекрывающих листьев бананов укрепляется для защиты от ветра и непогоды посредством перетягивания лианами и лозами.
Растительность на северном берегу Бомоканди
Фотография
Очутившись под крышей, мы с Мамбангой заговорили о недавних событиях. Я старался всеми средствами объяснить ему преимущества присоединения к правительству. Я показал ему, насколько улучшились условия в правительственных областях по сравнению с предшествовавшими, что прекратятся грабежи нубийцев, что правительство соблюдает интересы туземцев и что Гауаш для того и послан, чтобы навести порядок. Я настойчиво добавил, что Мамбанга не будет привлечен к ответственности за смерть Абд-эль-Мина и Абд’Ал-лы, останется и впредь хозяином в своей стране и даже приобретет большее влияние и власть, потому что сможет при помощи правительства заставить платить дань многие, до сих пор непокорные, племена абисанга и абармбо. На все это Мамбанга повторял, что ничего больше не желает, как мира, что желал бы и подчиниться новому правительству и выдать все винтовки, но… на этом всегда застревали все переговоры: страх и недоверие все вновь побеждали. Он боялся, что будет однажды убит, как столь многие из его родичей, или же с ним случится то же, что и с Мбиттимой, сыном Уан-ды, который в свое время сидел в цепях в Тангази, хотя с тех пор уже был освобожден Гауашем и находился теперь у него.
И без того свойственное негру недоверие поддерживалось у Мамбанги частыми обманами и вероломством ну-бо-арабов. И действительно, было пустым занятием сломить его малодушие за несколько часов, хотя я использовал все средства. Прежде всего было важно уговорить его посетить станцию. Я даже вызвался во время его отсутствия остаться заложником у его людей и, если с ним там произойдет что-либо плохое, принять за него здесь смерть. Затем я ему предложил, что по туземному обычаю вступлю с ним в кровное братство, и это действительно вызвало настоящее ликование. Так переговоры, перемежавшиеся качанием головы и воплями восторга, продолжались до глубокой ночи, затем Мамбанга уснул, тогда как окружающие попеременно сторожили. Я со своей стороны провел ночь почти без сна на своем стуле, и притом меня после многочасовых речей мучила острая жажда, потому что никто не позаботился о воде.
Результатом моей первой встречи с Мамбангой было то, что он мне обещал впоследствии отправиться со мной на станцию, но только я должен был сначала пробыть с ним несколько дней, чтобы успокоить страх его жен. Хотя я мало полагался на его обещания, но все же не хотел терять ту слабую надежду, которую они во мне возбудили, и решил исполнить его желание; но для того, чтобы взять необходимое, вернулся сначала на ночь на станцию. Как пугливо и осторожно действовал во всем этом деле Мамбанга, показывает такой штрих: в вечер наших переговоров он, под ничтожным предлогом, послал на станцию гонцов, которые должны были убедиться, не устраивается ли в ночь заговор против него.
При нашем прощании дружба с Мамбангой была закреплена церемонией обмена кровью, и произведено это было следующим образом. Повелитель сидел против меня. Один негр сделал нам маленькие надрезы кожи в подложечной впадине и выдавил капли крови. Мы ее стерли друг у друга кусочком сахарного тростника, затем прожевали покрасневшие палочки и выплевывали их волокна, откашливаясь и отхаркивая, друг другу в подложечную впадину и на затылок. После этого каждый высказал свои условия, которые теперь, после вступления в кровную близость, нужно соблюдать, как клятву. К каждому из этих пунктов прибавлялось заявление: «и если ты этого не сделаешь, пусть моя кровь убьет тебя». И каждый раз эти слова подкреплялись третьим лицом, ударявшим камнем по ореху или по какому-либо другому предмету. Мамбанга первым взял слово и установил ряд требований, согласно которым я выдвигал и свои. Мой главный пункт гласил, что ни Мамбанга, ни его люди не смеют снова нападать на станцию.
Эти своеобразные дружественные формальности под дипломатическим углом зрения выполнялись с определенной серьезностью, как этого требовал момент, и показали мне, что негр может быть прекрасным теоретиком, даже если практика и не совпадает с теорией. При этом я заметил, что вовсе не выставлялись требования материального характера; требования носили в большей или меньшей степени характер идеальный и выражали известным примитивным способом призыв на помощь в опасности или в различных жизненных положениях. Только я один сделал исключение, потому что мне захотелось приправить эту церемонию юмором.
Церемония обмена кровью
И я высказал свое последнее условие, вновь повысив голос: «Великий повелитель! Но когда я завтра приду к тебе и останусь довольным у тебя, то^удовлетвори и мою нужду в корзинке табака. А если ты этого не сделаешь, то тогда ты — плохой друг». Бурный восторг сопровождал мои слова, потому что неожиданное сочетание торжественности с тривиальным требованием чрезвычайно развеселило людей. Дальнейших уступок от Мамбанги пока ожидать не приходилось, и я вернулся на станцию. Люди, которые так тихо и опасливо провожали меня, теперь встретили громко и радостно. Любопытство выгнало сотни людей наружу, чтобы на меня посмотреть, многие теснились ко мне, и старый Буру, сияя, жал мне руку. Я сразу приказал абармбо подняться и очистить мне часть пути от высокой травы.
Когда я затем рассказал Гауашу-эфенди подробности переговоров, с той стороны, где люди расчищали дорогу, неожиданно раздались знакомые звуки сигнала, призывающего к войне. Их производят ртом, одновременно ударяя по нему пальцами. Оставшиеся абармбо поспешно бросились с холма со щитами и пиками, тогда как солдаты стали в ружье. Возмущенно призвал я людей к порядку и объявил все обманом, хотя еще прибегали люди и передавали весть, что предстоит нападение. Правда, никто из них не видел ничего угрожающего, лишь звуки сигнала слышали все. Одному из этих всезнаек я просто дал крепкую пощечину, после чего все крики прекратились. Действительно, вскоре абармбо возвратились, смеясь, и рассказали, что Буру сам инсценировал тревогу, чтобы поэнергичнее призвать оставшихся дома лентяев к очистке дороги.