Путешествия в Мустанг и Бутан

Пессель Мишель

По этой улице проходит торговый путь, и весь день и большую часть ночи на ней не умолкает перезвон колокольцев бесчисленных лошадок, мулов и ослов.

Город выглядел пустым, и так оно и было на самом деле: большинство зажиточных обитателей уехали в Покхару и Катманду, оставив свои дела и дома на попечение управляющих.

Мне ужасно не хотелось задерживаться, но перед нами вновь встала проблема носильщиков. Те, что пришли со мной, получили деньги и немедленно исчезли. Перспектива ещё нескольких подобных переходов им не улыбалась.

Снова приходилось рассчитывать только на самих себя. Было три выхода: найти носильщиков, достать яков или горных лошадок. Я попытался

взвесить все «за» и «против». Человек способен нести тридцатикилограммовый груз и двигаться быстрее животных, но требует долгих уговоров; як берёт 40 килограммов, но идёт мучительно медленно, лошадь — 30 килограммов, но ей нужно время, чтобы пастись. Выбор склонялся к якам. Но их-то разыскать в Тукуче как раз не удалось. Оставалось ждать. Снова ждать!

Через какое-то время, заметив на дороге первую пару рогов, мы с Таши радостно вскрикнули. Это в самом деле были яки — четыре огромных чёрных зверя, удивительно напоминавших испанских торо, взращённых для корриды. Яков гнали четверо крестьян в чёрных тибетских халатах.

Я немедленно сделал им предложение. Поначалу они колебались, сказав, что идут из местечка под названием Джелинг, на южной границе с Мустангом, и им нет никакого смысла возвращаться. Но я был преисполнен решимости не упустить шанс и назвал цену за перевоз, в два раза превышавшую обычную. Однако и это лишь слегка продвинуло дело. Я пообещал караванщикам провести два дня в их деревне, если они согласятся повести нас дальше на север. Кстати, остановка позволит мне уточнить этнографическую карту этого неведомого района.

Наконец, ударили по рукам. Вечером владельцы яков Тсеринг Пемба, Тсеринг Пуба, Пасанг Пемба и Тсеван Тендрик пришли к нам в лагерь, чтобы ещё раз обсудить плату и величину груза. Крестьяне говорили на странном диалекте тибетского языка, который мне ещё не доводилось слышать. Они на все лады расхваливали свою деревню, а мы поддакивали. Да, это безусловно самое прекрасное место в мире. На своей карте я исправил искажённое название «Джилигаон» на «Джелинг».

К слову сказать, на карты издания 1926 года надо было полагаться с осторожностью. Географические сведения собирали в начале века тайные агенты британской службы, под разными личинами пробиравшиеся в Тибет и прилегающие к нему области. Они брали с собой чётки из ста костяшек вместо полагающихся по канонам ста восьми — так было удобнее считать шаги; записные книжки они прятали в молитвенные мельницы, а в дорожных посохах держали термометры, которые по ночам опускали в кипяток, определяя таким образом высоту над уровнем моря. Их путешествия растягивались на года. Боясь каждую минуту оказаться разоблачёнными, они сторонились больших селений, ночуя в горах. Имена этих учёных-пандитов не сохранились, ибо свои отчёты они подписывали только номерами или инициалами.

Учитывая условия, в которых им приходилось работать, остаётся только удивляться точности составленных ими карт. Но разумеется, туда вкралось немало ошибок. Ко времени моего путешествия это были единственные подробные карты гималайского высокогорья.

Письменное изложение сведений о местах, в которые я направлялся, было сделано одним из таких безвестных учёных. Отчёт о столице Мустанга — городе Ло-Мантанге*, переписанный затем одним британским чиновником, был опубликован в 1875 году в «Журнале Королевского географического общества». Там говорилось, что раджа Мустанга — бхот, то есть тибетец, который платит дань непальцам и лхасскому далай-ламе.

…Было ещё темно, когда громкие голоса погонщиков разбудили меня. В отличие от почтительно-вежливых непальцев крестьяне из Мустанга вели себя шумно. В качестве

утреннего приветствия хозяину (мне, значит) они бросили с хохотом: «Скорей поднимайтесь! Если вы собираетесь идти лёжа, мы никогда не дойдём!»

Я торопливо умылся и спустился во двор, где ждал караван из четырёх громадных вьючных животных. «Водители» яков протянули мне четыре кусочка дерева и попросили положить по одному на каждую кучу багажа. Я положил. Погонщики узнали каждый свою палочку и без лишних разговоров начали грузить вьюки. Можно ли найти более мирный способ распределения работы!

Правда, очень скоро мне пришлось убедиться, что в отличие от дисциплинированных хозяев их четвероногие подопечные были куда строптивее. Приходилось изо всех сил натягивать верёвки, привязанные к продетому сквозь ноздри кольцу из можжевельника.

Судя по словарю, як — домашнее животное. Видимо, наш караван составлял исключение из правил. И какое! Яки были столь же домашними, как бенгальские тигры. После нескольких безуспешных попыток привязать груз во дворе пришлось выйти на улицу. Таши держал за ноздри нервничавшего зверя, один погонщик — за рога, а двое других с грехом пополам привязали мои тюки. Когда последний узел был затянут, мы разом отпрянули в стороны, чтобы не попасть на рога разъярённому домашнему животному. Бык начал бодать воздух, потом, убедившись, что зрители на месте, затеял родео с остальным багажом. Чемоданы и вьюки взлетали вверх и шмякались оземь. Взревев, як кинулся по улице. Я закрыл глаза.

Четверть часа спустя мы обнаружили его за городом. Багаж был рассеян вдоль дороги, а як мирно щипал траву на лугу при выходе из Тукучи.

Такая же славная эпопея произошла с тремя остальными яками. Уцелевшие вьюки всё-таки погрузили на спины животных, и тут они вдруг сделались смирными и послушными. Под лихие окрики погонщиков караван вышел в путь.

Яки шагали, медленно переставляя ноги, то и дело останавливаясь, чтобы шумно обнюхать пучок травы на обочине. Кстати, я не совсем правильно называл их яками, это были дзо — помесь яков с коровами. А дзо, как уверял меня всё утро Таши, просто ангелы в сравнении с настоящими яками!

К полудню мы оказались перед контрольно-пропускным пунктом, фильтровавшим направлявшихся на север путников. Я себя чувствовал очень неуверенно: ведь пост связан рацией с Катманду, а оттуда в любой момент могли аннулировать ранее выданное разрешение.

Но все страхи рассеялись, когда я познакомился с капитаном. Как все гуркхи, служившие в индийской армии, он говорил немного по-английски и был рад нечаянной возможности освежить свой словарь. Узнав, что я следую в Мустанг, он долго-долго изучал мою бумагу, потом сложил её и торжественно заявил, что гордится знакомством с человеком, которого любовь к чужой стране подвигла на такой длинный и нелёгкий путь.

— Вы первое лицо, которому дали такое разрешение, — сказал он. И наивно добавил: — Должно быть, у вас большие связи в Катманду, потому что обычно мы не позволяем иностранцам углубляться в эту территорию.

Я тут же отрядил Калая за бутылкой лучшей ракши, и мы с капитаном провели приятнейший вечер в домике.

Наутро я заметил в углу кипу светло-бежевой одежды и сообразил, что это чубы — тибетские халаты того цвета, что носят кхампа. Ожидая, пока погонщики обуздают яков, я примерил одну из широких чуб на подкладке с голубыми отворотами и купил её. С этого времени вплоть до возвращения в Катманду я носил только это платье. Делал я это не ради экзотики или вживания в «туземный образ», а потому, что быстро сообразил: чуба — наиболее удобная одежда для Гималаев, выверенная тысячелетним опытом.