Пути в незнаемое. Сборник двадцатый
Шрифт:
Мы знали, что это невозможно. Но ободряли себя тем, что всякий поиск имеет результат, пусть и не тот, который предполагался.
Теперь же настало время ненадолго их закрыть: пушкинские тетради № 2373 (842) и 2374 (845)…
И. Стрелкова
«О СЕМИПОЛАТИНСКЕ ПОДРОБНЕЕ…»
«Здесь уже начало киргизской степи. Город довольно большой и людный. Азиатов множество… Когда-нибудь напишу тебе о Семип олатинске подробнее. Это стоит того».
Семип олатинск — так, через «о», писал название города
27 марта 1854 года, когда он делился с братом своими первыми впечатлениями о Семипалатинске, еще и не мыслилось, что пребывание здесь затянется на пять с лишним лет — по июнь 1859 года. Но напрасно мы будем искать в письмах Достоевского за эти годы подробное описание большого и людного города на Иртыше. Связь Федора Михайловича с братом, не написавшим ему ни строчки за четыре года каторги (а возможность передать письмо через сочувствовавших Достоевскому омичей была! Сергей Федорович Дуров, отбывавший с ним вместе каторгу, весточками пересылался), восстанавливалась медленно и трудно, усилиями одной только стороны. Михаил Михайлович не проявлял никакого интереса к еще вовсе не известному русской общественности краю, куда судьба забросила Федора Михайловича, но при этом позволял себе читать нотации в ответ на просьбы похлопотать о переводе на Кавказ (неоднократные просьбы, не подвигнувшие Михаила Михайловича даже на самый малый шаг!) и однажды передал с оказией через близкого друга Достоевского, побывавшего в Петербурге, свое категорическое: «Лучше оставаться в Сибири».
Пять лет!.. Солдат 7-го линейного батальона, унтер-офицер, наконец, прапорщик. Начата работа над «Записками из Мертвого дома», написаны две повести: «Дядюшкин сон» и «Село Степанчиково». Но что мы знаем о семипалатинских наблюдениях Достоевского, какие из его тамошних впечатлений отразились впоследствии в его творчестве?
Исследователи жизни и творчества Достоевского почему-то упорно не замечают его отзыва о Семипалатинске как городе большом и людном, о котором можно порассказать немало интересного, потому что «это стоит того».
У Шкловского в давней книге «За и против. Заметки о Достоевском» сказано о Семипалатинске уж вовсе вопреки оценке самого Достоевского: «Среди пыла и песка стоит несколько изб, там, впереди, — горы, пустыни Китая, в которые никто не ездил».
У Леонида Гроссмана в книге, изданной в серии «ЖЗЛ»: «глухой городок, затерянный в киргизских степях неподалеку от китайской границы».
У Юрия Селезнева в книге «Достоевский», серия «ЖЗЛ», 1962 г., говорится, что город не такой уж маленький, но «…развлечений никаких, одно на весь город фортепьяно, и ни одного, даже редким наездом музыканта; сплетни да слухи… книги почти уже и не читают, все больше пьют, и все больше водку, да в картишки балуются…».
Юрий Селезнев в большей степени, чем Виктор Шкловский и Леонид Гроссман, использовал описание Семипалатинска у А. Е. Врангеля в «Воспоминаниях о Достоевском в Сибири 1854—1856 гг.». Из этих воспоминаний можно узнать, что Семипалатинск большой город, областной центр (странно, как Шкловский мог пропустить!), что там ведется крупная торговля, что неподалеку расположены заводы и рудники, но при этом здесь на девять тысяч жителей одно только фортепьяно и вообще дичь и глушь страшная.
Далось ему это фортепьяно! Одно-единственное. А почему бы не удивиться, что кто-то все-таки дотащил туда (кто и для кого?) дорогую и хрупкую вещь, — зимним ли обозом на санях ехало фортепьяно, укутанное в рогожу, или летом на возу под палящим степным солнцем?
Свою поездку в эту чертову даль молодой петербургский немец, воспитанник привилегированного лицея искренне считал подвигом. Ему 21 год, ему видится в Сибири блистательное поле деятельности для образованного человека. Тогда многие ехали в Сибирь, особенно в Восточную, к знаменитому Н. Н. Муравьеву, будущему графу Амурскому, имя которого мы с уважением вспоминаем и сейчас. А Врангель избрал своим поприщем Западную Сибирь, где тогда был губернатором Г. Х. Гасфорт, «приятель многих моих родных», как пишет Врангель в «Воспоминаниях о Достоевском…». Тут надо отдать справедливость автору воспоминаний — он дает беспощадную оценку и выжившему из ума губернатору, и еще кое-кому из тех немцев, которые при Гасфорте расселись в губернии на всех высших должностях (о том, как и почему это «фаворизованное племя» тянет за собою своих, Достоевский позже расскажет в «Бесах», где придаст губернатору Лембке некоторые черточки Гасфорта). Но при всех прекрасных планах службы отечеству и просвещению вдали от столиц, в малоизвестной европейской науке Сибири (а Врангель видит себя в будущем путешественником), его хватило на один год (прибыл в ноябре 1854 г., уехал в декабре 1855 г.), и он сохранил о Семипалатинске самые невыгодные впечатления, которые и изложил спустя более полувека в своих «Воспоминаниях».
Но ведь одно дело — Врангель, молодой петербургский мечтательный немец, его уровень наблюдений, его возможности понять, что дал приход России в этот край, и совсем другое — Достоевский, гений русской литературы, уже тогда вынашивавший мысль о всечеловечности русского духа, видящий то, чего не видят самые умные люди России, Достоевский-пророк, все понимающий, готовый принять человека со всеми его недостатками (у Врангеля сказано, что он «находил извинение самым дурным сторонам»).
Добавим, что недавний лицеист сравнивал Семипалатинск с Петербургом, а у гения за плечами «Мертвый дом», где ему открылся в каторжных народ — «самый сильный, самый даровитый из всего народа нашего». Вряд ли мы смогли бы составить себе хоть какое-нибудь представление о том, что увидел Достоевский на каторге, что она ему дала как писателю, выразителю дум и чувств своего народа (а по его словам, сказанным годы спустя: «Это большое было для меня счастье: Сибирь и каторга!..»), если бы имели возможность судить об омском остроге и его обитателях, скажем, только по воспоминаниям находившегося там в те же годы Токаржевского, а не по «Запискам из Мертвого дома».
Так что же он мог бы рассказать о Семипалатинске подробнее?
Спору нет, этот город назначался ему в мучение. Семипалатинск должен был убить в Достоевском все радости, все надежды, с которыми он вышел из ворот Омского острога (а он никогда не ощущал себя таким счастливым, как во время поездки из Омска в Семипалатинск с небом над собою, чистым воздухом кругом и чувством свободы в душе; это настроение проявилось, конечно, и в первых впечатлениях о городе, изложенных в письме к брату). Семипалатинск славился среди офицеров Отдельного сибирского корпуса своим отвратительным климатом, летней сушью, зимними ветрами, он звался «Чертовой песочницей» и «Семипроклятинском» (а Дурова меж тем отправили в Кокчетав, уже тогда считавшийся в Сибири курортом). И страдал здесь Достоевский от тягот солдатской службы, от караулов и смотров, а в особенности от невозможности побыть наедине с собой, от казарменного житья, напоминавшего общие нары «Мертвого дома». От казармы его вскоре избавили омские друзья, Достоевскому было разрешено поселиться на квартире. Убогость этого жилья ужаснула Врангеля, однако Достоевский смог здесь заняться литературным трудом, он наконец-то не весь день на людях, он один, сидит за столом (стол — после пяти лет перерыва!), он пишет… Но каково пишется, если над ним висит запрещение печататься, если даже сочиненная им патриотическая ода не увидела света? Ко всем этим мучениям, уготованным ему начальством, добавилась личная драма, любовь к замужней женщине, к Марии Дмитриевне Исаевой. Словом, ад кромешный! И все же… Почему, уехав из «чертовой песочницы», из «Семипроклятинска», он пишет 22 сентября 1859 года тоже Врангелю, что Тверь хуже Семипалатинска? Вот так, категорично! Хотя в Твери ему покровительствуют губернатор и губернаторша. Чем же хуже этот большой по тем временам город в самом центре России? О чем добром и светлом вспомнил Достоевский, живя там? О ком из семипалатинцев вспомнил? И почему он вообще, как свидетельствует тот же Врангель, вспоминал в последующие годы о Семипалатинске, «…как ни странно покажется, всегда с теплым чувством…»?
На эти вопросы у меня нет ответа. Я только пытаюсь выстроить их в определенной последовательности. И в дальнейшем я не посягаю на воссоздание во всех деталях житья-бытья Федора Михайловича Достоевского в городе Семипалатинске. Мне вообще кажутся рискованными попытки литераторов беллетризовать биографию Достоевского (как и попытки любой беллетризации жизни гениев), сконструировать из имеющегося материала ход его мыслей, вложить ему в уста слова своего сочинения или подходящие к моменту цитаты (не берусь определить, что хуже: цитата или свое собственное, натужное, в меру своих недостаточных сил «додумывание» за гения).