Пути зла

Тренейл Джон

Николь не в состоянии была даже вспомнить, кто ей нужен. Джонни слышал, как она сновала по кухне, искала рекомендательное письмо. Потом, должно быть, нашла его, пробормотала: «Доктор Диана Цзян, так здесь сказано».

«Какое странное имя – Цзан, – подумал мальчик. (Так произносила его эта Злая Колдунья Запада.) – Похоже на кличку обезьяны».

Джонни побежал, подпрыгивая на ходу, по лужайке, через заднюю калитку, по дорожке, которая огибала все участки на Корт-Ридж. Какой прекрасный день! Солнце, зеленые листья деревьев, повсюду трава. В Менсфилде было совсем не так. В Менсфилде трава росла только на лужайке, – ее коротко стригли, и на ней всегда были видны полосы, оставленные газонокосилкой. Здесь же трава росла, где

ей вздумается, ее никогда не стригли, деревья росли там, где им хотелось. Сквозь листву сияло солнце, дул легкий ветерок, сверкали бриллиантовые капли росы, все горело, переливалось. Повсюду – уйма цветов. Воздух благоухал, но было душно. Аромат цветов словно обволакивал.

Дорожка, по которой бежал Джонни, повернула направо. Сквозь деревья по левую сторону дорожки виднелась гряда невысоких холмов. Они были тоже зелеными. Вдруг Джонни заметил тропинку поуже, она резко сворачивала влево от Корт-Ридж и вела прямо к холмам. По пояс в траве он пошел к этой тропинке. Она была не такой извилистой и круто спускалась в низину. По ней было идти интереснее.

Просветы между деревьями почти исчезли. Там, где по обе стороны тропинки росли большие деревья, их ветви переплетались и не пропускали солнечных лучей. Здесь было намного холоднее и более влажно. На Джонни была только майка. Его руки покрылись гусиной кожей, он дрожал.

Тропинка была грязной. На спортивных тапочках скоро налипли комья земли: пусть его приемная мамочка с куриными мозгами повозится с ними, когда он вернется. Вдруг его внимание привлек камень, лежавший на обочине тропинки.

Могильная плита…

Кладбище…

На мгновение Джонни перепугался до полусмерти. Он знал, что где-то поблизости находится кладбище, но…

На могильную плиту опустилась бабочка. Красно-черная, ее крылышки трепетали. Джонни захотелось поближе рассмотреть бабочку, он двинулся к ней. Наступил на что-то. Почувствовал отвратительный запах. Собачье дерьмо! Джонни рассмеялся, представив, что скажет Николь. Потом опустил глаза. Среди экскрементов виднелось что-то странное, розовое, явно целлофановое, длинное, с соском на конце. Эта шутка была вроде как пустая. И отвратительная. Ему стало противно рассматривать все это. Захотелось домой. Немедленно.

Джонни повернул назад, но путь ему преградила собака.

Джонни любил собак. Он давно просил папу купить ему собаку, но Майк не соглашался. Лабрадора, может, или немецкую овчарку. Но эта собака была не той породы, о которой мечтал Джонни. Ее лапы были коричневыми, остальное тело – черным. Ни ошейника, ни бирки. Зубастая. Все зубы выставлены напоказ, как призы на витрине. Она стояла футах в шести от него, хотя Джонни казалось, что совсем рядом.

Собака тяжело дышала. Дыхание вырывалось из ее груди со стоном. Может быть, ей было больно. Опустив голову, она скалила зубы. Уголки ее пасти были угрожающе подняты кверху. Джонни не мог пошевелить ни рукой ни ногой. Он замер. Не спуская глаз с этого животного, он понимал, что при малейшем движении собака укусит его. Очень больно. Так он и стоял, как статуя, надеясь таким образом отсрочить нападение. Вокруг ни души. Джонни заплакал.

Он плакал не только от страха. Воздух был густо насыщен пыльцой цветущих растений, а Джонни страдал сенной лихорадкой. Глаза его слезились, и он не мог даже как следует рассмотреть эту проклятую собаку. Хуже того – в носу засвербело. Ему хотелось чихнуть.

Он чихнул несколько раз подряд. Собака припала к земле, заскулила… И бросилась наутек…

Громкие звуки чихания напугали ее.

Джонни думал только о том, как быстрее выбраться отсюда. Никогда еще не бегал он так быстро, даже в тот день, когда Эл Вазили со своей бандой гнался за ним, потому что Джонни потушил шутиху, которую они привязали к кошачьему хвосту. Опомнился мальчик только у калитки своего сада. Захлопнув ее за собой, он прислонился к ней спиной.

Таким был его первый визит на кладбище. Ему потребовалось немало времени, чтобы оправиться от всего пережитого. Не одну неделю он испытывал страх при одном воспоминании о том ярком солнечном утре с запахом травы, цветов и дерьма.

Как-то раз в школе Джонни подслушал разговор двух восемнадцатилетних ребят – этаких нахальных пижонов. Один из них сказал: «Знаешь, у меня это в первый раз. И ощущение такое, как будто я грязный, виноватый».

Другой в ответ рассмеялся: «Но ты…»

И первый, в свою очередь расхохотавшись, добавил: «Займусь этим опять следующей же ночью. Не так уж это плохо».

Джонни не очень ясно понимал, о чем они говорили. Но это вполне могло относиться и к кладбищу Корт-Ридж. В то утро он поклялся себе никогда туда не возвращаться.

Джонни вошел в дом. Злая Колдунья сделала вид, что не замечает его. Не хотела с ним разговаривать, даже не смотрела в его сторону. Она сидела у стола и, не поднимая головы, шелушила горох.

Когда Джонни проходил через переднюю, она спокойно сказала:

– Запомни одно: твою мать убила не я.

Мальчик застыл на месте. Как будто окаменел, как в ту минуту, когда ожидал, что его укусит собака. Он знал, что за этим последует.

– Твой отец сделал это.

Диана с Эдом тянули время в приемной, не в силах «феньшоу» – по-китайски: «разжать руки». Диана в таких случаях употребляла более грубое выражение: «разбежаться».

– Поступать так с друзьями… – сказал Эд, и Диана неохотно кивнула в знак согласия.

Во время интервью Дик Джекобсон неожиданно повел себя как сукин сын. А кем он сам-то считал себя – незрелым юнцом, что ли? Идея создания Подразделения по делам несовершеннолетних преступников принадлежала Диане. Она давно ее вынашивала: подразделение, помогающее в работе, но не заменяющее судебную клинику. Эта группа психологов, работающая в тесном контакте с отделом уголовной полиции, должна была рассматривать только те дела, где и преступнику и жертве не больше восемнадцати лет. Специальная группа занималась бы преступлениями на сексуальной почве. Диана хотела так спланировать работу этого подразделения, чтобы психологи главным образом обучали полицейских анализировать, как реагируют подростки на стрессовые состояния, что они при этом чувствуют. Врачи должны были давать полезные советы (подумать только, какую изворотливость она проявила в этом деле) полицейским, если возникала такая необходимость. Однако Дик Джекобсон (может, он спятил, чертыхнулась про себя Диана) только что сказал ей в лицо, в прямом эфире, что все это – задумка Питера Саймса, шефа полиции в Парадиз-Бей.

– Может быть, я ошибся, – сказал Эд, – подав заявление о переводе на эту должность.

Она не сразу поняла, о чем речь.

– Ты… ты войдешь в наше подразделение?

– Если ты согласишься.

«Невозможно изо дня в день работать рядом с этим человеком, – думала Диана. – Однако…»

– Почему? – с трудом выдавила она из себя.

– Потому что мы должны заниматься ребятишками. Как иезуиты. Помнишь: «Отдайте нам их в первые семь лет жизни, и они останутся с нами навсегда»? В наши дни религия не дает ответа на все вопросы, но, по крайней мере, детей можно научить гражданским…

«Не к лицу Эду разглагольствовать об этических нормах, – рассуждала Диана. – Какая фальшь!» Однако его слова задели ее за живое. У него, оказывается, была цель.

– …потому что сам я рос в семье, где было пятеро детей, – продолжал Эд, – и до сих пор помню, в какие переплеты мы попадали. Потому что на прошлой неделе мне пришлось завести дело на тринадцатилетнего мальчишку, который изнасиловал семилетнюю девочку. А когда я пришел поговорить с ним, мальчишка заявил мне: «Если бы вы напортачили со своей болтовней о Мирандо-Эскобедо, я бы дал вам прикурить». И так сказал мне не его адвокат, а мальчишка.