Пять дней

Кеннеди Дуглас

— Азур, — произнесла я, пытаясь осмыслить это слово, и, наконец, добавила: — Неплохо.

— Может, вы знаете более благозвучный синоним?

— Лазурь?

Молчание. Потом из-за ржавых полок появился сам Норм.

— Я потрясен. А вы, оказывается, еще и красавица.

Я изо всех сил старалась не покраснеть. Не получилось. Норма я себе представляла по-другому. Само его имя, сварливый характер, на который намекал Бен, настраивали на то, что я увижу кого-то вроде персонажа одного из романов Сола Беллоу: старосветского торговца патриархального типа, суетливого, понимающего толк в живописи и в художниках, человека энциклопедических знаний в своей области и столь же подверженного страстям. А Норм оказался высоким,

худым мужчиной примерно моего возраста, в экстравагантных темных очках с огромными стеклами и с вызывающей козлиной бородкой. Его вполне можно было представить за кафедрой одного из близлежащих колледжей, где он бы читал лекции по абстрактному экспрессионизму, своей внешностью, манерой общения и преподавания эпатируя студентов, считающих его эталоном эксцентричности.

— Вы тот самый Норм? — уточнила я.

— Да, «тот самый». Но, надеюсь, не стандарт…

По его тонким губам скользнула едва заметная улыбка. О боже, он со мной флиртует. Три дня назад я была бы польщена. Но сегодня…

— Боюсь, у меня мало времени, — сказала я, — да и вы, я знаю, закрываетесь в четыре.

— А Бенджамин Гениальный, наверно, вас предупредил, что я займусь смешиванием краски только после того, как получу деньги.

— Почему вы так зовете моего сына?

— Бенджамином Гениальным?

— Да, именно.

— Потому что он гений.

— В самом деле?

— Вы услышали в моем голосе иронию?

— Вообще-то, да.

— Плохая привычка, о чем мне неустанно напоминала моя бывшая жена.

Спасибо, что поделились со мной кое-какой личной информацией.

— Откуда вы знаете, что мой сын…

— Не стесняйтесь, произнесите это слово. Гений. Откуда я это знаю? Он покупает у меня краски уже примерно с год, наведывается сюда примерно раз в полтора месяца. Мы стали общаться. Ваш сын потрясающе разбирается в искусстве. Правда, очень не уверен в себе. В прошлом году, когда он сказал мне, что на выставке «Художники штата Мэн» экспонируется один его масштабный коллаж, я специально на полдня вырвался в Портленд, чтобы взглянуть на него. И должен вам сказать: Бенджамин — гений.

Меня переполнила материнская гордость, и в то же время я нутром почувствовала, что Норм, как и куратор Бена, Тревор, в жизни моего сына играет роль наставника, по-отечески чуткого и отзывчивого, — надежного наставника, которого Бен так и не обрел в родном отце.

— Полностью с вами согласна, — сказала я. — Просто услышать это от человека, который, вне сомнения, знает толк в художниках…

— У вашего сына есть талант. И я, честное слово, вздохнул с облегчением, когда он позвонил мне вчера, заказал краску и рассказал про свое новое большое полотно, которое почти закончил. От одного из его преподавателей я слышал, что у него был нервный срыв. Надеюсь, вы не против, что я так это назвал…

— Ничуть. Вы дали верное определение.

— Я сам пережил нечто подобное в конце восьмидесятых, когда учился в Род-Айлендской художественной школе. В результате забросил керамику, которая была моей специализацией. Стал заниматься всем понемногу — преподавал, подрабатывал дизайнером в рекламных агентствах, в конце концов открыл вот этот маленький магазинчик, который, по крайней мере, мой собственный. Но так и не вернулся к тому, чему хотел посвятить свою жизнь… Что-то я разболтался… Еще одна плохая привычка. В общем, здорово, что Бенджамин сумел вернуться к своему творчеству. И то, что ему понадобился тетроновый синий кобальт… как говорят в долине Сан-Фернандо, это козырно. Ведь тетроновый синий кобальт, как вы догадались, изысканный цвет. На неуловимом уровне отличается от всех других оттенков небесно-голубого. Ну вот, опять я вас заболтал — слишком много времени провожу в одиночестве, смешивая краски, — как будто у вас нет других дел, только меня слушать.

— Вы сказали, что к смешиванию красок приступите после оплаты.

— Боюсь, от этого правила я не отступаю. Сам был из тех художников,

кто не платил продавцам товаров для живописи, и сам на первых порах, когда открыл магазин, слишком часто отпускал товар в кредит. Так что сначала вам придется заплатить двести семь долларов, а уж потом я начну священнодействовать в своей лаборатории… это займет не более получаса.

Услышав цену, я попыталась не побледнеть. Норм заметил мое изумление.

— Знаю-знаю, — произнес он. — Mucho dinero. [51] Но если вам нужна тетроновая лазурь, придется раскошелиться. Однако краска того стоит — исключительно насыщенный цвет.

Я вручила ему свою кредитную карту. Норм вставил ее в терминал, соединенный с кассовым аппаратом.

— У меня в лаборатории есть кофеварка и относительно удобное старое кресло, — сказал он. — Буду рад угостить вас хорошим кофе и развлечь искрометными беседами, пока смешиваю краску.

51

Mucho dinero (исп.) — много денег.

Я подписала чек.

— Такой погожий денек… — произнесла я.

— Я вас понял, — ответил Норм, пытаясь скрыть разочарование. — Река в двух кварталах отсюда. К трем сорока пяти все будет готово.

Я поблагодарила Норма. Следуя его совету, прошла два квартала до реки Чарльз, протекавшей мимо кампуса Бостонского университета, находившегося на этом берегу, с которого открывался вид на величественный Гарвард, расположившийся на кембриджской стороне. Два научных мира — один ультраэлитарный, второй — стоящий на несколько ступеней ниже в системе престижного высшего образования — смотрели друг на друга, разделенные рекой, вдоль которой некогда обосновались первые колонисты. Из созданного ими поселения выросли этот город, целая страна, а вместе с ней появились сотни миллионов историй человеческих судеб — всех тех людей, которые так или иначе отбывали свой срок здесь. Эти истории по большей части умерли с теми, кто их прожил. Жизнь индивидуума ничто в сравнении с метафизикой вечной реки. Но для каждого человека его собственная жизнь — целый мир. Ведь в истории наших судеб важна каждая мелочь, даже если мы сами считаем, что ведем обыденное существование. Жизнь каждого человека — отдельный роман. И именно от нас в большей степени зависит то, как развивается и меняется сюжет, интересный он или скучный, хотя не все это осознают.

По реке плыли лодки, управляемые полудюжиной молодых гребцов. Двигаясь в унисон, они одновременно взмахивали веслами, демонстрируя чудеса синхронного ритма. По набережной трусили бегуны, родители гуляли с маленькими детьми, на скамеечке страстно обнималась парочка влюбленных лет двадцати пяти. Несколько дней назад столь пылкие объятия пробудили бы во мне чудовищную зависть.

Я смотрела на бурые воды реки Чарльз, а перед глазами стоял мой возлюбленный. Я представляла, как через каких-то полтора часа мы снова, обнаженные, будем вместе лежать в постели, и он, как и прежде, будет глубоко во мне, и мы снова и снова будем признаваться друг другу в любви, в том, что мы больше не одиноки в этом мире.

Мне вспомнился разговор с Нормом. Определенно, интересный мужчина. И одинокий. Человек, желающий вступить в связь, которая переросла бы в отношения, что изменили бы его жизнь.

Он тоже горевал по несбывшимся надеждам. Не падай духом, хотела сказать ему я. Ведь жизнь твоя может измениться в мгновение ока.

Спустя двадцать минут, когда я вернулась в его магазин, он вручил мне прочный пакет с двумя литровыми банками краски. Потом взял крышку от какой-то другой банки, на которую было налито несколько капель смешанной им голубой краски, обмакнул в нее тонкую кисть и быстро начертил квадрат на листе для рисования. Затем, обмакивая кисть в краску, выкрасил белое нутро квадрата в голубой цвет.