Пять капель смерти
Шрифт:
— Он, может быть, еще жив был… Грабили вместе, а вину свалить на одного решили. Не артельщики вы, душегубы. На деньги покусились. Пристав, оформляйте признательные показания и дело судебному следователю направляйте. Пусть решает, что с ними делать.
Уж так мне горько стало. Понял ведь, что сам себе на шею удавку надел. И кто только за язык тянул. Эх, надо было Макара слушаться. Сами себе срок наболтали. Держать бы язык за зубами, так ведь нет. Не зря Матерого испугался. Вытащил душу, я и глазом не успел моргнуть. Такая беда.
Гляжу, а ребят наших все те же мысли одолевают.
Так вот мы в столице деньжат подзаработали. Долго еще вспоминать будем. А что, господин полицейский, не угостите папироской? В камере одно развлечение: курево. Да где ж его взять?
Ванзаров вернулся домой ближе к полуночи. Заметив, как измотан дорогой кузен, Софья Петровна отказалась от назидательных бесед: «Как вредно не соблюдать режим дня» и «В твои года пора бы уже остепениться», а молча принесла в столовую чай с мятой и бутерброды с холодной говядиной.
Поблагодарив, Ванзаров попросил оставить его: еще надо поработать.
Софья Петровна, оскорбленная холодностью братца, ушла с гордо поднятой головой.
Ванзаров жадно поглощал последний бутерброд, когда в тишине ночного дома раздался звонок телефонных колокольчиков. Он не успел еще встать, когда звонки затихли. В дверях появилась Глафира:
— Тебя, барин, кличут к ящику…
Старуха была на страже. Мало того, в столовую вошла Софья Петровна в ночном пеньюаре:
— Неужели в сыскной полиции не имеют ни малейшего представления о приличии? Звонить за полночь! Что за нравы?
Ванзаров пренебрег объяснениями. Вышел в гостиную и прошептал в амбушюр:
— У аппарата…
Черный рожок молчал. Он трижды сказал: «Алло!» Никто не ответил.
Он прислушался. Сквозь треск медных проводов казалось, что кто-то неумело сдерживал дыхание. Узнать голос не удалось. Телефонировавший отключился.
Глафиру Ванзаров нашел в кухне:
— Позвольте узнать, кто меня спрашивал?
— А мне почем знать? — ответила нянька.
— Голос мужской или женский?
— Мужской… А можить, и женский… Да кто его знает! Я в голосах, барин, не сильна… Супчику холодного не желаешь? Выбрасывать жаль.
— Повторите точно: как меня спросили.
— Чего повторять: Ванзарова изволили просить.
— Чин называли? По отчеству упоминали?
— Шел бы ты, барин… спать. Ничего я не помню, старуха глупая, чего с меня взять. Так супчика откушаешь али в помойку?
Наступило 4 января. Я прибыл на место встречи заблаговременно. И стал ждать появления агента. Ожидание затягивалось. Я взглянул на часы. Опоздание на час. Такого Шмель себе не позволял никогда. Прошло еще полчаса. Если опытный и заслуживающий доверия осведомитель не пришел на встречу, это значит одно: Шмель вел двойную игру. Игра окончена, агент исчез. Можно было предположить самое невероятное: агент узнал нечто важное об изобретении профессора.
Это было совсем некстати. В городе складывалась тревожная ситуация. С утра бастовали Семянниковский, Патронный и Франко-русский заводы. Стачка, начавшаяся на Путиловском заводе из-за увольнения пьяницы-рабочего, разрасталась, как пожар. Я считал, что ситуация находится под контролем, пока рабочих возглавляет поп Гапон, человек, имевший непосредственное отношение к нам. Но рядом с ним есть люди, которые могут отодвинуть Гапона от руководства. Они только и ждут момента, чтобы поднять рабочих на бунт. Именно этих людей следует изолировать как можно скорее. В случае чего — взять самого Гапона. Но действовать мне мешали. Никто не хотел, чтобы лавры победителя революции достались провинциальному выскочке. Поэтому не действовал никто, а ждали чуда… или что волнения рассеются сами собой.
В столь сложной обстановке следовало разработать план экстренных действий. Он должен включать в себя несколько пунктов. Первое: начать облаву на Шмеля всеми силами. У нас в штате состояло двести осведомителей и триста филеров. И особый «летучий отряд», который высылался на исключительные происшествия.
Второе: завтра утром нанести визит профессору вместе с жандармами. Третье: потребовать приема у министра внутренних дел господина Святополка-Мирского и доказать необходимость быстрого ареста рабочих-вожаков.
Мне казалось, что этих мер будет достаточно. В общем и целом овладев собой, я запер конспиративную квартиру и поехал в Управление петербургского охранного отделения, располагавшееся в знаменитом доме № 12 на набережной Мойки. Войдя в приемную, я приказал дежурному офицеру меня не беспокоить с полчаса.
Открыв личный сейф, я достал дело с грифом «Особо секретно». В папке имелись: личное дело агента Шмеля, его донесения и рапорты. Папку эту мог видеть только офицер, курирующий агента, то есть я и никто другой. Степень секретности была такова, что в докладах вышестоящему начальству не упоминалась даже его кличка, а информация передавалась от третьего лица. Мы прилагали все усилия, чтобы уберечь своих людей от провала. Особенно от нашего руководства. И его начальственной глупости.
Я включил лампу и раскрыл дело.
На днях в газетах сообщалось, что собрание фабрично-заводских рабочих города Петербурга постановило обратиться к петербургскому градоначальнику с просьбою содействовать тому, чтобы четверо рабочих, уволенных с Путиловских заводов за принадлежность к собранию, вновь были приняты на службу. При этом собрание в своей резолюции ставило на вид, что в случае неудовлетворения его просьбы оно за сохранение спокойствия среди рабочих не ручается. Как мы слышали, хлопоты представителей собрания не увенчались успехом. Настроение рабочих названных заводов вследствие этого чрезвычайно напряженное и грозит серьезными осложнениями.