Пять лет на острове Врангеля
Шрифт:
Но это улучшение в его состоянии было, к сожалению, временным. Пока он занимался хозяйственной деятельностью, прошел весь октябрь. Наступили ноябрьские темные дни, а затем солнце перестало показываться на горизонте. Тогда в состоянии Петрика наступило резкое ухудшение, которое мы все почувствовали на себе. Значительную часть Большой ночи Петрик погружен был в буйно-бредовое или сумеречно-подавленное состояние.
Живя первый год на острове Врангеля, мы привыкли не запирать жилья. Воров на острове нет. Наоборот, если оставляешь что-либо в тундре и хочешь сохранить, так клади, чтобы было заметнее, тогда никто не возьмет. Двери в жилье, как наружные, так и внутренние, обычно не запирались, да и запоров они не имели еще со времен Ушакова. И пока мы не начали постоянно держать двери на-запоре, больной очень часто навещал жильцов старого и нового домов.
Бред больного концентрировался поочереди на всех зимовщиках. Он по временам чувствовал особенное озлобление и ненависть к тому или иному зимовщику; через некоторое время злоба переходила в дружбу. Но чаще всего бред больного сосредоточивался на мне и Власовой, и в отношении нас у Петрика не наступало моментов дружеского расположения.
Из наблюдений врача и его записей мы довольно ясно представляли себе состояние Петрика. Поэтому мы опасались, что Петрик будет покушаться на Власову, как на единственную европейскую женщину, жившую на острове.
Я предупредил всех зимовщиков, чтобы они никогда не пытались шутя напугать Власову. Она по близорукости могла принять «шутника» за сумасшедшего повара и, в целях самозащиты, подстрелить его.
Галлюцинации Петрика не всегда сопровождались только речевым возбуждением — в конце концов наименее опасным для зимовщиков. Очень часто он буйствовал.
Однажды я, врач и Павлов находились в кухне, обсуждая какие-то вопросы. В этот момент в кухню вошел Петрик. Он был, на первый взгляд, настроен мирно. Я обратился к нему с вопросом:
— Ну как, Петрик? — Он ответил — «ничего» и подошел вплотную к столу.
Доктор спрашивает:
— Петрик, тебе нужно что-нибудь или ты просто так пришел?
Вместо ответа последовала буйная вспышка ругани. Я пытался успокоить его, сказав, что в наших вопросах ничего нет предосудительного, мы хотим помочь ему. Но это его не успокоило, — наоборот, еще больше возбудило. Он схватил стул, взмахнул им над головой, намереваясь ударить кого-то из нас. Над столом висела большая керосиновая лампа. Она висела очень низко, и я боялся, как бы Петрик не зацепил ее и не натворил пожара.
Наше молчание и спокойствие, как видно, удержали его, и он через некоторое время опустил стул.
Врач, желая его увести из дома, опять начал с ним разговор. Я тоже старался уговорить его уйти, но это привело к новой вспышке. Он схватил за горлышко большую бутыль с керосином и так быстро взмахнул ею, что из бутылки не вылилось ни капли керосина. Но и в этот раз он не бросил бутылку, а, подержав некоторое время, поставил ее на место. Через некоторое время, ругаясь, он ушел из дома, пообещав «свести с нами счеты».
Очень часто, особенно в темную пору, Петрик, страдая бессонницей, выходил из бани и бродил по территории фактории. Он иногда спускал с привязи собак, а однажды, затащив собаку из моей упряжки к себе в баню, пытался ее повесить. Только появление в этот момент врача помешало ему расправиться с животным.
Однажды он пришел в дом рации, разбудил радистов и Званцева и просил помочь ему прогнать «невесту».
— Приходит каждую ночь, лезет, спать не дает, говорит — «я невеста». Летает под окнами и поет.
Весь этот бред сопровождался ужаснейшей бранью.
Иногда в самом разгаре пурги, несмотря на холод и снег, Петрик приходил к нашему дому, стучал в окна и, так как мы уже начали к тому времени запираться, требовал открыть ему дверь.
В разгар полярной ночи, когда положение больного было наиболее тяжелым, мы все чувствовали на себе влияние его соседства. Нельзя было показаться наружу без опасения неожиданно получить в голову кирпичом или чем-нибудь подобным. Пришлось отдать распоряжение о том, чтобы все зимовщики были крайне осторожны, не вступали в непосредственное общение с больным по собственному почину, не нервировали его. Общение с Петриком допускалось только через врача.
Большая часть зимовщиков панически боялась Петрика, а туземцы все без исключения были им крайне напуганы. Ночью в расположение бани, где находился больной, Павлов отказывался ходить в-одиночку, приходилось мне его сопровождать. Бывавшие на территории фактории туземцы с большой неохотой ходили на радиостанцию, так как в каждом таком случае надо было проходить мимо бани.
Таким образом, все население острова было по существу терроризировано больным. Ни одного своего шага, ни одного поступка мы не совершали, не подумав предварительно: как это отразится на больном?
Синадский, на которого я возложил уход за поваром, не имел достаточного опыта для этого и, кроме того, относился к порученному «прохладно». Поэтому в первый год весь его уход заключался в ежедневных посещениях и выдаче необходимых медикаментов. Ночью он, как правило, больного не посещал. Поведение больного врачом, по моему требованию, записывалось. Среди Большой ночи у Петрика, как правило, развивалась бессонница и спутанность сна: он спал в светлые промежутки и бодрствовал ночью. Для того, чтобы заставить его спать ночами, врач регулярно давал ему снотворное.
На склоне полярной ночи врач сообщил мне о том, что Званцев предлагает свои услуги в уходе за больным. Вызываю метеоролога.
— Что вас заставляет, Константин Михайлович, ухаживать за больным?
— Я вижу, что Петрик является большой обузой для всей зимовки. Поведение больного мешает нормальной работе зимовщиков. Петрик ко мне относится лучше, чем к другим, поэтому я думаю, что если начну ближе общаться с ним, это даст возможность удержать его от многих поступков.
— Что же вы намерены делать?