Пять лет на острове Врангеля
Шрифт:
— Если вы, товарищ Минеев, будете посылать на материк такие благополучные телеграммы, то к нам еще пять лет пароход не придет.
О том, что рейс «Гагары» отменен, мы узнали не сразу. Я принужден был несколько раз запрашивать материк по этому поводу. Слухи об отмене рейса были, но уверенность в этом отсутствовала. Я посылал телеграммы на пароход «Ительмен», в Хабаровск и только много дней спустя, 1 сентября, наконец, получил ответ:
«Рейс «Гагары» отменен. Если для вас не обременительно, сообщите ледовое состояние, предыдущие наши ледовые все получались аккуратно, переданы Дублицкому, материал очень ценный для будущего рейса. Привет. Бессмертный».
После этой телеграммы для нас стало совершенно ясно, что в этом году нам с материка ждать нечего.
Глава XX
ЗИМА 1931—32 ГОДА
Как прошла зима 1931—1932 года?
Вполне благополучно. Остаток наших угольных запасов я по осени распределил между домами. Прежде всего я обеспечил в полной мере радиостанцию, радистов и метеоролога. Они были всегда связаны своей работой и не могли отдавать много времени заготовке топлива. У нас же было и время и собаки. Для себя мы взяли только остатки угля, в общей сложности не больше 31/2 тонн. Из этого же «запаса» угля мы выделили топливо и для больного Петрика. Отдельного угольного запаса я решил для него не создавать, так как потребление им топлива необходимо было контролировать. Это удобнее было делать при пользовании из нашей угольной ямы.
Недостаток топлива восполнялся заготовкой дров из плавника. Первоначально мы возили плавник из бухты Предательской. Правда, понятие «возили» не совсем подходящее, потому что мы смогли сделать всего только один рейс. 4 сентября я выехал в сопровождении Павлова и Власовой, — причем я был «чиф инженер», Павлов сидел на руле — капитанил, а Власова была палубной командой. Больше я взять никого не мог: врач в это время покинул работу [49] , а метеоролог и радист из-за работы не могли поехать. Мы в один день добрались до бухты Предательской, пройдя 70—80 километров чрезвычайно тяжелой дорогой во льдах. В некоторых местах нам казалось, что мы не вылезем, и только опытность Павлова выводила нас из затруднительного положения. Из бухты Предательской мы смогли уйти только 13-го, так как нас держал там ветер.
49
В сентябре 1931 года Синодский подал рапорт об уходе с работы и самовольно уехал на север острова, где жил в семье эскимоса Таяна, на сестре которого женился. Подача рапорта была вызвана нежеланием выполнять тяжелые и «неприятные» работы, которыми были заняты все зимовщики. Вернулся Синодский в октябре, только после приказа с материка снять его за уход со всех видов довольствия.
Он начался в ночь нашего приезда и до 13-го дул без перерыва, с крайним остервенением. Он был так силен, что песок и гравий на косе вздымались в воздух, как тонкая пыль; ко всему этому, с неба падало много снега, и он с промерзшей и сухой тундры сносился в бухту. На воде его сбивало к берегу косы, где стоял наш вельбот.
Пока не было толстого пласта сала, вельбот, стоя на двух якорях, плясал как пробка. Когда же вокруг него образовалось плотное сало, волны разбивались у кромки, и вельбот медленно вздымался, как будто бухта размеренно дышала. Ночью на 13-е ветер спал, утром он еще был, но очень тихий, волна на море уже утихомирилась. Быстро нагрузившись, двинулись во-свояси. Дорогой у нас закапризничал мотор, и нам пришлось в бухте Сомнительной устраивать генеральную разборку и чистку его. Только 14-го поздно ночью, — нам пришлось долго плутать во льдах, — мы были в бухте Роджерс. Бухта тоже была покрыта салом, ночи были по-осеннему темны, и мы почти два часа колесили по бухте, в поисках удобного места для подхода к берегу. На этом вывозка дров из бухты Предательской и закончилась.
Дальше ездить было некогда. 16-го бухта стала, а 20-го мы уже ездили по ней на собаках. Но всю зиму мы ездили за плавником на «Озеро». Первоначально мы его употребляли как подспорье к углю, чтобы сэкономить уголь, а когда он кончился, мы перешли целиком на плавник, всячески экономили топливо и тепло. Плохо было только с больным. Он нам причинил много неприятностей. Как будто на-зло, он усвоил себе привычку, натопит крепко баню, а потом откроет дверь и сидит у открытой двери. Остудит баню и — снова начинает ее топить. Пока угля было достаточно, это еще было терпимо, но когда топливо приходилось возить на собаках, — а на собаках много не увезешь, — это крайне раздражало.
В остальном зима прошла, как обычно. Мы так же, как и в предыдущие зимы, работали, промышляли песца. Страшной полярной гостьи — цынги — у нас, как и первые два года, совершенно не было.
Зима прошла. Зная, что летом 1932 года к нам должно придти судно и привезти на смену новых людей, новое снабжение, мы судили и рядили, какое именно судно пошлют.
— Хорошо бы «Литке» послали, — говорил кто-нибудь из нас, — уж он бы протолкался, даже если бы и лед был плохой.
Мы не видели других ледоколов, более мощных, чем «Литке», и все наши симпатии были на его стороне.
Но это были только мечты. Пока надо было выполнять обычные обязанности, типичные для весенне-летнего периода, хотя в эту весну и лето мы были заняты не совсем обычной для нас работой. Еще в 1931 году я телеграфно запросил Московский зоологический сад, нужны ли ему островные животные: медведи, песцы и др. Мне ответили, что очень нужны. Поэтому в марте месяце, когда идет массовый убой весеннего медведя, мы начали собирать медвежат с целью вывезти их на судне, которое к нам придет, и доставить в Москву.
Эскимосы относятся к медведю, как к существу высшего порядка. Живых медведей или медвежат они ловить считали недопустимым. Первоначально мы, в порядке развлечения, сами добывали медвежат. Они жили у нас, но сами мы добыть большого количества медвежат, конечно, не могли. Нужно было заинтересовать в этом и эскимосов. Я обещал уплачивать за каждого медвежонка определенную сумму денег и в виде премии выдавать некоторые дефицитные товары. Это их заинтересовало, и они начали возить медвежат.
Медвежат они начали доставлять густо. Кроме того, в эту весну, то-есть весну 1932 года, поехал на охоту на медведя Званцев. С помощью эскимоса Ннокко он ухитрился убить 32 медведя. Он также снабдил нас медвежатами. На протяжении марта и первой половины апреля мы заготовили 13 живых медвежат. Кроме того, мы заготавливали песцов. Я объявил эскимосам, что за каждого молодого песца я плачу определенную сумму денег, и они тащили нам молодых зверьков.
Весной, при поисках гусиных яиц, нам удалось поймать с Павловым взрослую живую полярную сову. Кроме того добыли живого самца, а потом, когда у совы вывелась молодь, мы притащили пуховых птенцов и выкармливали их. Ко времени прихода корабля они уже были в полном смысле слова взрослыми птицами, но, в отличие от взрослых, пойманных в диком состоянии, они были полуручными. Во всяком случае к нам с Власовой они крайне привязались и жили в нашей жилой комнате. Были у нас и другие птицы. Кроме того, я решил привезти в Москву живых леммингов. Для этого я устроил большую клетку, выложенную внутри железом, наложил по дну толстый слой дерна. Одна стена была заколочена мелкой сеткой. Наловив живых леммингов, я пустил их туда; чувствовали они себя не плохо.
За три года мы собрали несколько больших коллекций. Их также нужно было подготовить к отправке, упаковать, при чем упаковать так, чтобы в пути ничего не попортилось и не промокло. Этим мы занимались в свободное от других работ время.
Много было в эту весну работы и по хозяйству, которое необходимо было подготовить к сдаче. Каждый год мы проводили инвентаризацию, учет имущества нашего хозяйства. Это мы делали для того, чтобы знать, что мы имеем. Теперь нам надо было сделать все это так, чтобы люди, пришедшие вновь на остров и сменившие нас, легко во всем без нас разобрались. Пришлось все заново перевешивать, перемерять, пересчитывать, тщательно маркировать. Пересчитывали все очень точно, чтобы не вводить в заблуждение наших преемников.