Пять ночей. Вампирские рассказки
Шрифт:
…Такая тишина, только мое дыхание и звук текущей воды там, за занавеской. На языке соленый вкус, и его много — как быстро забывается ощущение текущих слез, ведь столько лет прошло. Несколько секунд оно было абсолютно чужеродным, пока я не вспомнил — не вспомнил об этом великолепном освобождающем чувстве… Будто двадцатилетний яд выходил из меня, отрава, способная проесть обшивку шаттла.
Господи, ну почему кого-то обязательно должны застрелить, только чтобы я мог выплакать все скопившееся за эти годы?.. Ну почему так?..
— Это
Я хотел спросить, умрет ли Джиа, но не мог даже вдохнуть. Прямо под моим носом на полу что-то блестело, я с трудом разглядел золотой крестик — с шеи Калеба или с руки Джиа, и не раздумывая сжал его в кулаке.
Калеб подал мне руку, чтобы помочь подняться, и я еле вскарабкался вверх. Но он не сразу выпустил меня. Я держался за него, потому что ноги меня не держали, — казалось, разомкни он руки — и я снова свалюсь на колени. Возможно, и он держался тоже, прижимая меня к стене. Едва держался.
— Уильям… успокойся… ты меня пугаешь…
— Ты меня тоже. Она умрет?..
— Прошу тебя…
Я уперся ногами в землю, проверяя ее на шаткость. Калеб медленно отстранил меня, слезы расчертили его лицо алыми полосками, глаза стали цвета капуччино с кровью. Ярость ушла, осталась боль, такая настоящая, что хотелось покончить с собой. Он моргнул, и пара новых ниточек потянулась к подбородку.
— Кейли, она?..
— Ей очень плохо, — сказал он наконец. — Но она не умрет.
Она не умрет. Вот оно. То, самое главное, на фоне которого все остальное теряет значение. Или приобретает.
— Что нам делать? — спросил я только.
— Ждать.
Что же, ждать нам не привыкать.
Калеб с трудом вывернулся из водолазки, и стало возможно оценить масштабы бедствия. Когда он рывком содрал ее, присохшие раны снова закровоточили. Я приблизился, чтобы посмотреть.
— Ерунда, — сказал он, — сейчас все смою.
— Ерунда? В тебе дыр, как в решете, и пара из них выглядит очень неприятно.
— Вообще-то одна. Пуля была серебряная, но прошла навылет. Повезло мне. Джиа больше досталось — черт, я должен был догадаться, что она вытворит что-нибудь в этом роде. — Калеб бросил взгляд в сторону ванны, но там было тихо. — Она первая почувствовала слежку, но я ей не поверил — комендантский час все-таки… А потом твои друзья просто открыли огонь.
Я открыл рот, чтобы возразить насчет друзей, и закрыл. Что тут можно сказать, чтобы не показаться ни лжецом, ни ренегатом?
Калеб присосался к ране на предплечье и через секунду выплюнул пулю.
— У меня появилась идея, — продолжал он между тем, — я хотел перебросить Джиа через забор, а сам уж как-нибудь разобрался бы. А потом…
— Что потом? — я как загипнотизированный следил, как он высосал и выплюнул вторую пулю со сгустком крови.
— А потом она это сделала. Я не успел сказать «мертвый слэйер», как очутился за забором сам. Знаешь, тогда, на арене «Колизея», я ведь победил ее, но не убил, хотя все этого хотели. Все всегда этого хотят. Пять часов, Уильям, это длилось пять часов, почти до рассвета. Голыми руками и зубами. Кровавый пот просто лился, глаза заливал, на нас живого места не было, сплошные рваные раны. Видел бы ты, как она дралась, — мне по существу повезло, что я в конце концов стоял на ее горле, а не наоборот… Все так орали — убей, убей, Монтеррос встал и указал большим пальцем вниз, только Генри молчал. И Соня. Я сам этого хотел, давно хотел, пока не увидел ее под своими ногами. Никакие деньги этого не стоят. Возможно, на моем месте она убила бы без колебаний, но… Так я потерял награду, хотя на деле взял первый приз, и боюсь, этот «приз» с тех пор считает, что должен мне жизнь. А она мне ничего не должна. Она дала мне больше.
Пули выходили и выходили, в конце концов, осталось три — Калеб изогнулся, стараясь заглянуть через плечо. Я их видел — две в районе лопатки, одна — совсем рядом с позвоночником.
— Не достать. Придется ждать, пока сами вылезут.
— Давай я.
Он посмотрел на меня — не сказать, чтобы недоверчиво, скорее удивленно.
— Давай, ладно, только руками, а то еще крови наглотаешься.
Я осторожно прижал два пальца к ране, к самому отверстию. Вернее, отверстия как такового не было, оно уже успело затянуться — в данном случае, большой минус регенерации. Через пару секунд показалась пуля, она медленно всплывала, разрывая восстановившуюся кожу, и вскоре я смог достать ее. Калеб не дергался, только по коже время от времени пробегала дрожь, как у кота, которого гладят против шерсти.
— Если бы у них было столько серебра, сколько свинца, от нас бы осталось одно воспоминание, — сказал он, делая тяжелый вдох. — Но пуль было только двенадцать. Четыре промаха, одна сквозь меня. И семь… в ней. Блондинка — это твоя?
— Халли, — ответил я, будто это был ответ.
— Она здорово перепугалась, визжала, палила почем зря. Спасибо ей — половину пуль отправила искать случайных прохожих.
— Я передам…
Последняя пуля в середине пути застопорилась. Я слегка подавил пальцами, но она никак не поддавалась, наверное, застряла в кости. Тогда я сделал вдох и приложился к ране.
Мой рот наполнился кровью, но это помогло. Пуля живо выскочила из своего плена. Калеб вздрогнул и негромко выдал такое словосочетание, от которого я чуть эту пулю не проглотил. Я далеко не кисейная барышня, но вряд ли повторил бы это, даже надравшись в хлам.
Опомнившись, я поспешно выплюнул — и пулю, и кровь. Во рту разливался знакомый вкус.
— Никогда не слышал, как ты ругаешься.
— А я никогда не видел, как ты плачешь.
— Считай, что это был эксклюзив.
Калеб завис у раковины, смывая с себя все, до чего мог дотянуться.
— С ней точно все в порядке? — Я поглядывал на окровавленную занавеску, она висела все такой же мертвой и неподвижной.
— С ней далеко не все в порядке, дорогой Уильям.
— Я не… я знаю, просто…
— Да ладно. — Умывшись, он выглядел уже почти как всегда. — Свинец выходит без проблем, как видишь, — тело само от него избавляется, и довольно быстро, по мере зарастания пуля выталкивается. Если и успевает зажить, то только в самом верху. С серебром хуже, он выходить не торопится. С ним какие-то изменения происходят, и когда рана зарастает, пуля остается внутри и разрушает плоть вокруг себя. Боль, конечно, адская… можно даже умереть, если в сердце…