Пять портретов
Шрифт:
А кругосветное плавание: дальние страны, тропическая природа, океан! Ночные вахты, во время которых он видит несметные чудеса моря и неба. Правда, он был недоволен вначале, что его оторвали от любимого кружка и заставили следовать семейной традиции [28] , но как много значили для его таланта эти годы плавания! Почти три года.
В самом деле, откуда эти свежие гармонии и необычная инструментовка его ранних сочинений для оркестра? Откуда это сказочное, волшебное, восточное, что поразило нас в «Антаре»? Дирижер Артур Никиш, которого я имел удовольствие знать лично, высоко ценил эту симфонию
28
Римские-Корсаковы – династия моряков.
А между тем сила здесь не в одних только редкостных впечатлениях, не в них главный источник, а в вечно живой поэтической душе, которая так чутко их воспринимала. К этому я и веду. Музыкальный дар – это само собой, этого мы не обсуждаем, я говорю о личности.
Были в жизни Корсакова и засушливые периоды (один из них он уготовил себе сам). Но он же и находил для себя обновление.
Я напомню вам об этом.
Римский-Корсаков был еще молод, его талантливые вещи имели успех – чего же больше? Но то, что не видно посторонним, ощущает строгий к себе художник. И наступает новый поворот, не внешний, а внутренний. А такие повороты не менее резки и значительны, чем толчки извне.
Ни ранняя слава, ни сознание своего таланта не заглушили в нем другого сознания: что ему не хватает мастерства. Он понял, что одной самобытностью не продержишься, а только начнешь повторять самого себя.
И вот композитор, написавший две симфонии, прекрасные романсы, симфоническую картину и даже оперу [29] , начинает снова учиться. Почти целый год, да и позже, он не позволяет себе сочинять: изучает технику композиции. Его друзья недоумевают: одни считают это блажью, другие – «изменой» (в кружке Балакирева презирали консерваторское учение). Один лишь Чайковский, далекий от балакиревского кружка, пишет Корсакову, что преклоняется перед его решением и изумительно сильным характером.
29
Опера «Псковитянка».
А ведь в решении Корсакова был риск. Первое же сочинение, которое он после большого перерыва показал друзьям, вышло неудачным: оно было сухо, немелодично, перегружено техническими подробностями. Этот квартет никому не понравился – и самому автору тоже.
Я так ясно представляю себе это злосчастное исполнение, как будто сам, страдая, при нем присутствовал. Так и вижу нахмуренного и даже разгневанного Балакирева, деликатного и очень огорченного Бородина, непроницаемо-иронического Цезаря Кюи и, разумеется, решительного Стасова, который про себя уже произнес приговор и сейчас его выскажет: «Погубил ты себя, милый человек, иссушило тебя твое ненужное учение!»
Но Стасов ошибался, как это нередко бывало с ним. Помните ли вы сказку о мертвой и живой воде? Лежит в поле убитый богатырь. Прилетел к нему ворон с мертвой водой, обрызгал тело – раны закрылись, срослись обрубленные члены, а жизни нет. Прилетел с живой водой – богатырь очнулся, встал на ноги. И выходит, что без мертвой воды живая не помогла бы.
Горько было Корсакову, но он ни о чем не пожалел. Время учения и было для него той необходимой мертвой водой.
А в чем была живая? Он сухо сообщает нам, что обработка народных песен, за которую он тогда взялся, да редактирование двух опер Глинки возродили его дух; он вернулся к творчеству. Но уверяю вас, и это не помогло бы, не будь он сам богатырь.
В биографиях я нередко читал: «Жизнь мастера уже шла под гору, силы его иссякали, но время от времени он еще радовал нас…» Жизнь Корсакова все время шла в гору. И особенно, пожалуй, после пятидесяти лет. Была, правда, остановка перед этим, его преследовали несчастья: умерла дочь; театры но ставили его опер; ему не писалось, мучили тяжелые мысли. Но прошло немного времени, и опять наступило возрождение.
Я говорю о том, как он нашел свой театр в Москве. Вернее, как театр нашел его [30] . Там пел Шаляпин, дирижировал Рахманинов, декорации писали Васнецов и Врубель. А музыку сочинял Корсаков. Композитор вновь обрел молодость и силу. Он прожил после того еще четырнадцать лет и за эти годы написал одиннадцать опер.
30
Московская частная опера С. И. Мамонтова.
Все выше, все глубже, совершеннее. «Царская невеста», «Садко», «Салтан». На склоне лет – великолепная партитура «Сказание о граде Китеже». И острый, злободневный «Золотой петушок».
Посмотрите, как наряду с этим продолжается его общественная деятельность. Он живет не одним только искусством. В девятьсот пятом вместе со своими учениками присоединяется к всероссийской забастовке. И его увольняют из консерватории – старого профессора-бунтаря.
Все это вы знаете не хуже меня, то есть основные этапы.
Я же хочу, чтобы вы увидали не ровно исчерченную поверхность, а ту вулканическую глубину, которая под ней скрывается.
…Вы просили рассказать о единственном свидании с Римским-Корсаковым. Я же рассказал о многих, пусть воображаемых, но достоверных. Получилось длинно – прошу извинения.
Порой мне кажется, что мы говорим с вами из разных далей. Слышите ли вы, по крайней мере, мой голос?
Ваш А. П.».
2
Ответ Алексея-младшего пришел скоро. После необходимых слов благодарности он описал свой первый доклад (или лекцию) о Римском-Корсакове.
«…Перед этим был разговор с моим «шефом». Не могу удержаться, чтобы не передать этот краткий, но поучительный диалог.
Он. Когда будешь говорить о «Кащее Бессмертном», не забудь сказать, что во время спектакля весь зал кричал: «Долой самодержавие!»
Я. Не весь зал, а только один голос.
Он. Неважно: это был глас народа. А о самой музыке «Кащея» можешь не распространяться: говорят, она была декадентская.
На этот счет я его успокоил.
Поначалу я волновался. В зале не рояль, а пианино со слабым звуком. Но играть можно было. Народу пришло больше, чем я ожидал.
Уселись в задних рядах. Приглашаю сесть поближе, жду, никто не трогается с места. И только один, с газетой в руках, расположился в первом ряду перед моим носом да еще громко шелестел листами. Попросил его не мешать или уйти. Никто не пришел мне на помощь. Страдая, начал лекцию– решительно и зло. И тот – представьте! – вскоре отложил газету. А задние стали тихо пересаживаться.
Баритон очень недурно спел арию Грязного. И Любаша была хороша, и одна и в дуэте.
Сказав все, что следовало, я осведомился, есть ли вопросы. Опять молчание. Жду. Наконец – записки. Я предпочел бы видеть тех, кому отвечаю. Но что поделаешь.