Пять веселых повестей
Шрифт:
Он, казалось, все время ждал, что кто-то вот-вот захочет вставить в разговор какое-нибудь слово или замечание, и готов был в любую минуту уступить место в беседе.
– Да, представьте себе, в полярную ночь, в пургу, в метель, при пятидесяти градусах мороза люди идут в театр…
Пурга, метель и мороз в пятьдесят градусов как-то сразу испортили маме настроение. Она тяжело вздохнула и сказала:
– Да-а… Надо очень любить искусство, чтобы…
– А как хорошо мы должны играть!
– воскликнул Владимир Николаевич.
– Ведь люди преодолевают
А МЕНЯ НЕ ТОШНИЛО!..
Я, помнится, не очень понял, при чем тут «молочный порошок», и отправился осматривать самолет.
Пассажиры уже совершенно успокоились и спали или читали газеты и журналы - ну, прямо как где-нибудь в парикмахерской, ожидая своей очереди стричься. Я прошел через весь огромный воздушный лайнер и добрался до двери с надписью «Туалет». Тут я остановился, подергал ручку белоснежной металлической двери, очень напоминавшей дверь огромного холодильника. Но дверь была заперта изнутри. Я подождал минут десять, потом еще слегка подергал…
Вдруг дверь с силой распахнулась, и из-за нее высунулась красная, таинственная мальчишечья физиономия с веснушками, напоминавшими кляксы от каких-то коричневатых чернил, и с рыжими волосами, которые стояли на голове огненным ежиком. Физиономия быстро огляделась по сторонам, потом повернулась ко мне.
– Ты один?
– Один… А что?
– Тогда залезай сюда!
Из-за белоснежной двери высунулась рука, тоже словно обрызганная коричневатыми чернилами, и затащила меня в «Туалет». Сперва я немного испугался, но после пришел в себя, разглядел рыжего мальчишку повнимательней и спросил его:
– Ты чего тут засел?
– Скрываюсь!
– шепотом ответил он.
– Скрываешься? От кого?..
Мальчишка опасливо огляделся с таким видом, точно готовился раскрыть мне великую тайну. А потом передумал и махнул рукой:
– Много будешь знать - скоро на пенсию выйдешь… То есть состаришься!
– Ну, что тебе стоит? Объясни!
– пристал я.
– Скажи, от кого прячешься?
– Дольше тут, в «Туалете», сидеть нельзя: уж десять раз дверь дергали, - вместо ответа сообщил паренек.
– А ты с кем едешь? Один?
– Нет, я с родителями… И со старшим братом. Димой его зовут.
– Со взрослыми? Тоска! А я один…
– Как? Совсем?!
– Совсем! Что ты так раскудахтался?
– Как же тебя из дому отпустили?
– А меня никто и не отпускал. Я сам удрал.
– Зачем?
– Дурацкие ты вопросы задаешь. Зачем удирать в Заполярье?! Чтобы жизнь настоящую узнать! Там же р-р-романтика!
– не проговорил, а прямо прорычал паренек. После он помолчал немного, поразмышлял и предложил: - Пойдем к вам, туда… Ну, где твои родители.
– Нельзя туда, Рыжик!
– Ты откуда узнал, что меня Рыжиком зовут?
– А я и не узнавал нигде… Так просто, само собой выговорилось… А тебя, значит, в самом деле так зовут?
– Не в метрике, конечно. Не на бумажке. А просто на словах… Еще в детском саду Вовкой Рыжиком прозвали.
– Так слушай, Рыжик! Туда, к нашим, тебе идти нельзя! Опасно для жизни!
– Почему?
– Да потому! Если моя мама узнает, что ты из дому удрал, она самолет обратно повернет!
– Не повернет!.. Нельзя же в «Туалете» всю дорогу сидеть: пассажиры заболеть могут.
Когда мы пришли к нашим, мама сразу воскликнула:
– Ах, какие у мальчика прекрасные волосы! Женщины сейчас в Москве специально в такой цвет перекрашиваются. А у него свои, естественные… Даже жалко, что мальчишке достались. Настоящая медь на голове!
– Вот я на медный комбинат и пробираюсь!
– неожиданно заявил Рыжик.
– Как это «пробираешься»?
– насторожилась мама.
– Да вот… так уж получилось. Из дому я, значит…
Я нажал Рыжику на ногу: зачем, мол, раскрывать эту тайну? Все равно ведь не оценят и не поймут! Но он почему-то обязательно хотел поделиться с моей мамой.
– Удрал я из дому, вот и все! Хочу на северную р-р-романтику своими собственными глазами взглянуть!
«Свои собственные глаза» у Рыжика были зеленые-презеленые, и он ими так вращал, произнося слова «север-рная р-р-романтика», что мама отошла на несколько шагов в сторону.
– Как это ты решил «взглянуть»?
– изумилась она.
– Один, без участия родителей?!
– А с родителями это уже будет не р-р-романтика, а тоска зеленая!
– гордо и независимо ответил Рыжик.
Я смотрел на него с восторгом. Вот уж действительно р-романтик! Вот уж настоящий гер-рой! Я, мысленно подражая Рыжику, стал вставлять в каждое слово по лишнему «р».
– Товарищи мужчины!
– всплеснула руками мама.
– Что же вы так спокойно это слушаете? Ведь его родители там, дома, наверно, уже с ума сошли! Надо остановить… Надо повернуть… Надо его высадить!
– Разве только на парашюте… - усмехнулся папа.
– Нет, вы не шутите!
– вмешался Владимир Николаевич.
– Ваша супруга абсолютно права. Надо при ближайшей посадке, в Омске, сдать беглеца в милицию.
Артист стал нравиться мне гораздо меньше, чем вначале. Там, в пьесах, наверно, героев изображает, романтиков разных, которые прямо рвутся и в тайгу, и в тундру, и на Северный полюс, и в космос, к звездам. А в жизни собирается эту самую р-романтику сдать в милицию.
– А по-моему, не надо волноваться, - преспокойно возразил папа, нежно и заботливо поглаживая свою бритую голову.
– Я в его годы таким же был: бредил путешествиями и побегами! Пусть поживет один, узнает, почем фунт лиха, и романтики хлебнет напополам с трудностями.
– Но ведь его родители, наверно, уже в сумасшедшем доме!
– взмолилась мама.
– Я легко представляю себя на их месте!
– Представив себе это на один только миг, мама даже поежилась.
– А мы им туда, в сумасшедший дом, телеграмму дадим из Омска. Они сразу и выздоровеют!
– продолжал шутить папа.