Пятая жена миллионера
Шрифт:
— Мы бы не сделали этого. Правда, Полина?
— Конечно, нет! — подтвердила я. — Не знаю, как вы, а мне очень хочется есть!
— Тут одни бутерброды, — скривилась Василиса.
— Зато они вкусные, — возразил Димка. — Я съел три!
— Три я не съем, но два — точно! — кровожадно пообещала я. Андрей усмехнулся и сказал:
— Хорошо, два бутерброда, Прасковья, тебе сколько?
— Нисколько, я хочу конфет и сока.
— Дочь, нельзя обедать конфетами, — строго возразил Андрей. Девочка нахмурилась:
— Папа,
— И не Козочка, а Алиса.
— Козочка!
— Хуёзочка, — пробормотали мы с Димой синхронно. Василиса услышала и прыснула в соломинку, вспенив сок. Андрей приложил ладонь ко лбу и сообщил:
— Вы невыносимы.
И отправился покупать бутерброды.
Я наклонилась к брату и спросила шёпотом:
— Всё в порядке?
— Норм, — так же тихо ответил он. — Девочка прикольная, зоопарк не изменился, а ты мне сорвала план секса.
Я пихнула его в бок и предложила уже громче:
— Может, поживёшь на вилле до конца увольнительной?
— Тебе там мало народа? — фыркнул Димас. — Ещё и меня надо под боком держать?
— Я хотела с тобой пообщаться.
— Не-е, я лучше на квартире поживу, — он мотнул головой. — А захочешь пообщаться — приезжай.
— Ты чего?!
— Мне в казарме обрыдло жить в тесной компании, а у тебя там, конечно, красиво, но перенаселено.
Я обиделась на брата. Хотя и понимала, что он прав, чертовски прав, но всё-таки! Ради любимой и единственной сестрички можно засунуть своё ценное мнение в зад и пойти навстречу! Нет, он будет жить на квартире, потому что можно туда безнаказанно водить девиц!
Сбоку застрекотала вспышка, щелчки затвора показались мне автоматной очередью. Не сообразив сразу, я удивилась, почему Прасковья уронила голову на руки, а Василиса ловко прикрылась разложенной салфеткой. Андрей, вернувшийся с бутербродами, рявкнул:
— Поесть дай людям!
Обернувшись, я увидела фотографа с большим объективом в руках. Вспышки ослепили, и я заслонилась от них ладонью. Андрей загородил меня собой, сунул бутерброды и сказал тихо:
— Не обращай внимания, пусть снимает.
— Но я не хочу, чтобы меня снимали! — запоздало возмутилась.
— Работа у него такая, — вздохнул муж. — Папарацци чёртовы…
— Они же знаменитостей фоткают!
— В каком-то роде я тоже знаменитость, Полишка, — рассмеялся Андрей. — Ешь, он сам уберётся.
Я положила бутерброд на стол. Очарование воскресного дня сгинуло без следа. Вот только папарацци мне и не хватало для полного счастья! Отвернувшись от объектива, я нахохлилась, как больной попугай, не глядя ни на кого. Разве можно вот так беззастенчиво вторгаться в личную жизнь людей? Разве можно снимать их исподтишка, с открытым ртом или с бутербродом в руке? Это наглость и гадость!
— Щас я ему рожу начищу! — угрожающим тоном сказал Димка и начал было вставать, но Андрей шагнул к нему и положил руку на плечо:
— Дмитрий, не стоит делать этого.
— Это почему это?
Голос брата был вызывающим, но Андрей ответил спокойно:
— Если ты его ударишь, он подаст в суд, пострадаешь ты, а заодно я и твоя сестра. В конце концов, ничего страшного в том, что наши фотографии попадут в какой-нибудь пипл-журнал, нет. Рано или поздно они всё равно туда попадут.
Он сел, глянув на меня, улыбнулся:
— И лучше, если это будут фотографии семейного обеда в кафе зоопарка.
Я взялась за его руку. Тёплые пальцы обняли мою ладонь, погладили, и стало легче. Раз Андрей так говорит, значит, так и надо. Мы вместе, это главное, а всё остальное — ерунда.
Домой мы вернулись вчетвером. Димас упрямо остался в городе. Я упрямо на него обижалась. Это было иррационально, потому что умом я его прекрасно понимала, но сердце было ранено. Единственный, кроме Андрея, близкий мне человек, которого я не видела столько времени…
Когда за машиной закрылись ворота виллы «Сказка», Прасковья выскочила наружу и запрыгала возле водительской двери:
— Папа, папа, пошли быстрее опекать жирафа!
— Иду, иду, — проворчал Андрей, выбираясь из машины. — Вот же нетерпеливая!
— Я хочу, чтобы он был мой!
— Он не будет твой, — фыркнула я, выходя. — Но табличку с твоим именем повесят на клетке.
— О йе-ес! — восторженно протянула девчонка. — Папа! Пошли!
Они с Андреем резво пошли к дому, а ко мне обратилась Василиса. От неожиданности я даже икнула. Старшая дочь моего мужа сладенько пропела:
— Твой брат, оказывается, такой круто-ой!
— Чего-о?
— Такой взро-ослый… В армии служит!
Я покосилась на Василису — может, шутит? Нет, она аж глазки закатила от томления. Ну ни фига себе Димас её очаровал! Надо ему по башке надавать!
— Василиса, ему девятнадцать, а тебе сколько?
— Какая разница! — она встала в позу. — Любовь не покорна возрасту!
— Зато УК РФ очень даже покорно. Это вообще-то подсудное дело.
— Ой всё! У меня уже ЭТО было!
Я почувствовала, как она начинает меня подбешивать. Зачем мне эта весьма ценная информация? Сказала едко:
— То есть, если ты уже не девственница, то внезапно тебе уже восемнадцать лет?
— Возраст согласия, между прочим, шестнадцать, — фыркнула она.
— Да, дорогая, когда ты встречаешься с одноклассником! А когда с девятнадцатилетним парнем — для него это обвинение, суд и тюрьма. Ты понимаешь меня, Василиса?
Глянула ей в глаза, чтобы увидеть: она меня услышала или продолжает упрямиться. Похоже, не услышала, потому что сдвинула бровки, стиснула губки и вся такая обиженка пошла к дому. Пожав плечами, я повесила сумочку на плечо и обернулась на деликатное покашливание. Сзади стоял тот самый мужчина, папа Стёпки, и ждал, пока я уберусь от машины.