Пятерка
Шрифт:
Все равно вчерашние события не укладывались в голове. Совершенно верно говорит штампованная фраза: все произошло слишком быстро. Когда Джон прервал пение и музыка дернулась, а потом он нырнул вниз, как безумец… это невозможно было воспринять. А потом узнать, что этот молодой человек — девятнадцатилетний, судя по калифорнийскому водительскому удостоверению, как сообщил Тру, — целился в нее… нет, в голове не укладывается.
Стрелка скрутили и увели быстро и аккуратно. Группа «The Five» ушла со сцены, и техники убрали аппаратуру (через час должна была выступать «Monster Ripper»), а вскоре после этого — после захода в медицинский трейлер и короткого разговора
Кочевник спас ей жизнь.
И Ариэль очень не скоро забудет об этом подарке. Если вообще когда-нибудь забудет.
Он чуть фыркнул, будто прочитав ее мысли. Рука его поднялась коснуться глаза, но даже во сне мозг сообразил, что лучше этого не делать, и рука упала обратно на грудь.
Тру не сказал им пока что, как зовут того парня, хотя наверняка видел в его документах. Он сказал, что будет информировать о ходе дела, и это было вчера, до того как он скрылся в кабинете.
Ариэль позволила себе вернуться в сон и проиграть его с самого начала. В комнате было светло, солнечно и радостно. Стоял пряный запах освежителя, который, наверное, утром разбрызгала миссис Фиск, учитывая, насколько им необходим душ. О темном трудно было думать, но необходимо.
Он — сосуд.
Она вспомнила эту мысль. Что это значило? Яркий образ кишащих ворон, налетающих на ягоды и рвущих их с ветвей. И яркий образ девушки.
Той девушки.
Идем со мной.
Ариэль вдруг поразило желание — потребность — увидеть эту песню. Песня-«кумбайя», назвала ее Берк. Она наклонилась к полу, где рядом с синим чемоданом стояла ее кожаная сумка с бахромой. Открыв сумку, она вытащила блокнот с приклеенными камешками десятка цветов, и открыла его на странице, где была написана заготовка для общей песни. Предполагавшейся последней. Которая должна быть исполнена на последнем представлении в Остине, шестнадцатого августа. Песня-завещание группы «The Five», написанная всеми вместе, с частицами души, вложенными в слова и музыку.
Добро пожаловать в наш мир, тебе все рады тут. Придумай песню не длиннее четырех минут. О чем споешь, о чем смолчишь — решай, Тут все, как в жизни, и не проще. Тебе дороги легкой, мужества в пути. Тебе дороги легкой, мужества в пути. Ох, пригодится тебе мужество в пути.Пока что вот так.
Не слишком примечательно.
Песня в работе.
Что-то в работе.
Ариэль снова пробежала строчки. То, что она записала, как она поняла сейчас, начиналось и заканчивалось пока что по крайней мере — словами той девушки.
Сидя на кровати с подушкой под спиной, слушая лай собаки с улицы и глядя на льющиеся сквозь желтые шторы солнечные лучи, Ариэль почувствовала, как приходит к ней трансцендентная истина, ощущение чуда — и с примесью некоторого страха, да, но это было как попасть в тиски тугой и радостной дорожки ритма и темпа, ощущение и знание, что все правильно, все идет, как должно идти, и что сломать этот ритм, эту странную и иногда пугающую связь, прервать это движение вперед, ведущее к неведомому контрапункту, будет не просто непрофессионально — это
Ариэль подумала, что та девушка — кем бы она ни была — помогает им создать песню.
— Джон? — позвала она. — Джон?
— Не, — промычал он. — Спасибо, не хочу.
Почему-то ей стало легче. Что бы она ему сказала?
Как объяснить то, что чувствуешь? И это ведь всего лишь ощущение.
«Идем со мной», — сказала девушка.
Ариэль решила, что надо встать. Вот прямо сейчас. Нужно принять душ, отмыть волосы от красной пыли «Стоун-Черч», одеться и найти спокойное место, чтобы поработать над песней.
Пора быть серьезной.
Терри лежал на полу, спал в спальном мешке. Берк заняла диван в маленькой кладовке в подвале. «Меня устраивает», — услышала Ариэль ее слова, обращенные к матери, и Берк понесла свой чемодан вниз. Ариэль решила, что Берк собирается спать как можно дальше от комнаты, где уже почти десять лет лежали вместе мать и отчим. Насколько понимала эту историю Ариэль, Берк было четырнадцать, когда отец и мать развелись, а потом мать продала дом, где родилась Берк, и после свадьбы переехала вместе с дочерью к Флойду Фиску, разведенному отцу двадцатиоднолетней дочери, студентки школы медсестер.
Ариэль приняла душ, вымыла волосы и оделась в джинсы и свободную лиловую блузку с длинными рукавами, с цветами и кружевами на рукавах и на шее. Одна из многих находок в магазинах винтажной одежды, хотя сейчас они почти так же дороги, как новые вещи. Выйдя из ванной, она столкнулась с Терри. С покрасневшими глазами он буркнул что-то вроде приветствия и прошаркал мимо в заношенном купальном халате.
Джон все еще был в отключке — может, и к лучшему. Она взяла блокнот и ручку с фиолетовыми чернилами и пошла по коридору в кухню, где мать Берк следила за мультиваркой, глядя «мыльную оперу» по телевизору.
— Доброе утро!
Мать Берк была урожденной Ким Чэпмен, но в театрально-болельщицкой тусовке школы имени Патрика Генри ее стали называть Чэппи, и кличка прилипла. При виде нового человека лицо ее осветилось. Она была привлекательная женщина — высокая, худая, крепко сбитая, как и ее дочь. Но карие глаза — куда более темные, чем у Берк, — были грустны. Ариэль видела Чэппи несколько раз, когда они играли в Сан-Диего, но в доме не была никогда. Она знала, что Чэппи сорок пять, что она средняя сестра двух братьев, что ее отец-пенсионер был когда-то техником в компании «Нортрап Груманн» и однажды обменялся рукопожатием с Говардом Хьюзом, и что свои длинные и по-прежнему шелковистые волосы она подкрашивает от седины краской «Клариол медиум браун». Чэппи была в бежевых брюках и черной блузке-безрукавке.
— Доброе, — ответила Ариэль. — Пахнет вкусно.
— Овощное рагу на ленч. Завтракать будешь? Я что угодно могу приготовить.
— Вообще-то мне только стакан апельсинового сока. — Она подумала. — И тост, наверное. Джем к нему можно?
— Сок, два ломтя цельнозернового пшеничного тоста и клубничный джем. Нормально?
— Прекрасно. Я сок возьму.
Ариэль потянулась к холодильнику, покрытому яркими магнитиками разных оттенков, прижимающих цветные фотографии, некоторые уже полинявшие. Мелькнул иной мир: улыбающийся мужчина с начинающейся лысиной, широкоплечий, в роговых очках, сидит посреди разбросанных книг, стройная девушка лет шестнадцати с густыми волнистыми черными волосами стучит по ударной установке, закрыв глаза, какой-то терьер со склоненной набок головой смотрит на камеру испытующе, сцена в баре человек на двенадцать, почти все седые и длинноволосые, чокаются пивными бутылками, тот же лысеющий крепыш, теперь в темных очках, стоит, обняв за плечи счастливую Чэппи Фиск, а за ними — чудо природы: Большой Каньон.