Пятнистая смерть
Шрифт:
Хугава не ответил.
Спаргапа резко повернулся, приблизил к стрелку лицо, бледное, словно тростниковый корень. Губы юного дривика кривились, глаза, на миг ослепшие, скосились к переносью. Весь он так и корчился от ударившей в голову ярости.
Как говорится в легенде: "Буйные жилы его передернулись. Из глаз, как от огнива, посыпались искры. Длинные кудри взвились кверху, точно хвост жеребенка, стоит, рыча, черный верзила, снизу прямой, сверху сутулый..."
– Кричи за меня на совете!
– взвизгнул Спаргапа.
– Или... я не знаю, что сделаю... и тебя зарежу, и себе живот распорю!
И он с зубовным скрежетом перекусил стебель солодки.
Он и медный прут перекусил бы сейчас.
Жалкий и потерянный, неверными шагами потащился Спаргапа к городищу, а Хугава стоял у озера и смотрел ему в спину, вскинув изогнутые брови на лоб, почти до волос.
– Что с ним такое?
– соображал с горечью "Хорошими коровами обладающий".
– Был не совсем умен - совсем глупым сделался. Кто-то крутит беднягу. Это Райада...
Негодование плотно сомкнуло крепкие челюсти пастуха.
– Ладно, друг, - проворчал он сурово.
– Я покричу на совете... Если жеребца не объездить смолоду, потом к нему - не подступись. Не согнул деревцо, когда прутиком было - не согнешь, когда в кол превратится. Хугава вспомнил обритого братишку и усмехнулся.
– У тебя тоже нечисть в голове завелась. Что ж? Останешься без волос.
СКАЗАНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ. ГРОМ И МОЛНИЯ
Среди гостей - купцы из дружественной Сугды [Сугда (Согдиана) - в древности область Зеравшанской долины].
С ними - странный, одетый так же, как и они, в халат с закругленными полами и узкие штаны, но по ухваткам и выговору - чужой человек, нездешний: торговец из далекой Эллады.
У саков он - впервые. Грек следит за туземцами сосредоточенно, с тем же любопытством, с которым бывало, взирал на родине на сборища растерзанных вакханок.
Саки - люди большей частью рослые, смуглые и длинноголовые, с миндалевидными глазами, сияющими чернотой из-под тяжело нависших век, с толстыми округлыми носами и грузными подбородками. Они похожи на мадов, на мужей персидских.
Но немало среди них и белокожих, золотистоволосых, с прямыми или крючковатыми носами и сухими точеными лицами. Солнце Турана не вытеснило еще из синих и серых глаз северной прохлады.
Тут и там промелькнет в толпе густо-коричневый лик, носящий признак близкого родства с чернокожим курчавым югом.
Сверкнут иногда с плоского желтого лица два острых, косо разрезанных глаза - через них глядит на западного гостя иной восток, не сакский, неведомый, отгороженный стеною неприступных гор.
"Боги сотворили сей народ из сорока различных племен".
Их замкнутые ряды кольцами охватывают курган и широко раздаются по лугу, словно круги, расходящиеся от брошенного камня по зеленой воде. На кургане - старейшины в столь же потрепанной одежде.
– Похоже, бродяги степей соревнуются между собой в крайней бедности, - заметил грек.
– Но коли уж они до того убоги и нищи, что вынуждены ходить чуть ли не в лохмотьях, то почему так горд и независим их вид?
Сугды пояснили:
– Сак нетерпим к излишеству. Кочевники довольствуются одеждой простой и грубой, зато прочной и удобной для верховой езды. Их гордый вид выражает презрение к роскоши. Взгляни на оружие. У всех - и у старейшин родовых, и у номадов рядовых - щиты крепки, луки мощны, копья отточены, мечи в добротных ножнах. Сак говорит: "Одежда служит мне одному. Так? А мне одному ничего не нужно. Довольно рубища, чтоб прикрыть наготу. Мечом же и щитом я защищаю не только себя и свой дом - я единокровных сородичей им обороняю, как они обороняют меня. Не ради себя - ради них я и забочусь о мече и щите". Саки содержат в порядке и уздечки, наплечники, нагрудники лошадей, которых холят больше, чем родных детей, - без лошади кочевник пропадет в пустыне.
– Диковинный народ. Но - что это? На совете - женщины?!
– изумился иноземец.
– Смотрите, они преспокойно усаживаются рядом с мужчинами! Разве им место здесь? В Милете, откуда я приехал, и во всей Элладе - даже в Афинах, свободою нравов прославленных, - женщин не то что допустить на совет - из жилища выпускают редко.
– У саков женщина - такой же человек, как и мужчина. Знаешь, о чем рассказывают наши старики? Еще недавно, всего два-три поколения назад, женщины заправляли у саков важнейшими делами. Ныне главенствуют мужчины, но и подруги их в прежнем почете. Спорят на советах, выступают в походы, хорошо бьются стрелами.
– Так это и есть амазонки? Дивно, дивно.
Не все у кургана отрепьями хвастали - появился человек, ведший за руку невысокую девушку в дорогом, алом, как пламя, платье.
– Должно быть, не сак, хотя он и в грязном кафтане. Чем-то отличен от других, а чем - не пойму. Бактр? Перс? Кто такой?
– спросил чужеземец у ближайшего кочевника.
Хаумаварка вытянул шею.
– Который? Маленький, с короткой бородой, с девчонкой, красивой, как фазан?
– Кочевник брезгливо сплюнул.
– Фрада. Сак, из наших.
– Не похож.
– В каждом табуне - лядащий конь. Больше не спрашивай. Не хочу говорить о таком человеке.
Округлая, как дно перевернутого котла, вершина холма задымилась.
Осколком солнца сверкнул огонь.
Очистительное пламя. Оно выжжет неправду из хитрых речей, испепелит грязь слов, внушенных дурными помыслами, обидой или завистью.
У костра привязали к бронзовым кольям двух огромных, с молодого осла, желтых псов с обрубленными ушами и хвостами. Умные, свирепые, они никому не дадут солгать.
Сугды - эллину:
– Собака священна. Старый вождь говорил: "Мы, саки, происходим от первородных собак". Потому и назвались кочевники так: "сак" - это "собака" на их языке.
Между собаками, на косо воткнутым в землю длинном копье, усаженном у конца двумя бычьими рогами, трепетал, извивался, плавно раскачивался, повинуясь легкому ветру, черный конский хвост.
Годы, века, тысячелетия пролетели над черными хвостами, а они все развевались по-прежнему то в предгорьях алтайских, то в ясных степях сибирских, то средь холмов приуральских, то на утесах памирских, то в сыпучих песках туранских. Казалось - каждый взмах бунчука отсчитывал век, и через расстелившееся по ветру, мерно колышущееся кочевое знамя неуловимо струилось само суровое время.